Перспективы долгосрочного развития экономики Российской федерации с низким уровнем выбросов парниковых газов^[1]

Изменение климата: причины, проявления и последствия

Глобальное потепление климата не вызывает сомнений.

Вклад антропогенного роста атмосферной концентрации парниковых газов в потепление с середины XX в. был наибольшим. Суммарное воздействие остальных факторов только ослабляло рост температуры

В атмосфере продолжается рост концентраций главных парниковых газов (диоксида углерода, метана, закиси азота), которые достигли беспрецедентно высоких уровней по меньшей мере за последние 800 тыс. лет.
Этот рост является результатом, в первую очередь, выбросов от сжигания ископаемого топлива и, во-вторых, – изменений в землепользовании.
Глобальное потепление проявляется в увеличении теплосодержания океана, уменьшении объемов снега и льда, повышении уровня моря.

Продолжающиеся выбросы парниковых газов будут усиливать глобальное потепление и изменения во всех компонентах климатической системы. По имеющимся оценкам, повышение температуры на 3°C может привести к потере глобального ВВП примерно на 0,9%, а при потеплении на 4°C к 2100 г. потери составят 1-5% глобального ВВП ежегодно

Потепление Мирового океана продолжится в течение XXI века.
Вероятно дальнейшее сокращение протяженности и толщины морских льдов в Арктике.
Ожидается снижение объема ледников и, как следствие, повышение среднего глобального уровня моря в XXI веке.
Изменение климата отразится на естественном углеродном цикле, что приведет к повышению содержания СО₂ в атмосфере.
Дальнейшее поглощение углерода океаном вызовет повышение его кислотности.

На территории России потепление климата происходит в 2,5 раза интенсивнее, чем в среднем по земному шару

Среднегодовые температуры растут во всех физико-географических регионах и федеральных округах.
Наибольшая скорость их роста отмечается на побережье Северного Ледовитого Океана.
Летом самое быстрое потепление происходит в европейской части России.
На всей территории России преобладает тенденция к увеличению годовых сумм осадков.

Все без исключения современные климатические модели показывают, что потепление климата в России в XXI веке будет заметно превышать среднее глобальное потепление

В XXI веке атмосферные осадки на территории России будут возрастать. Наиболее значительный рост ожидается зимой. При этом в Южном и Северо-Кавказском Федеральных округах ожидается усугубление засушливых (в среднем за год) условий.
Вероятен рост интенсивности экстремальных погодных явлений.
Значимые изменения длительности волн тепла и холода ожидаются на значительной части территории России уже к середине XXI века и существенно усиливаются к его концу, распространяясь почти на всю территорию страны.
В европейской части страны зимой ожидается увеличение числа суток с аномально большим количеством осадков, а аномально холодные периоды в «теплеющем" климате будут отмечаться еще по крайней мере несколько десятилетий.
Сохранение приповерхностной мерзлоты в границах современной зоны маловероятно.
На водосборе Лены и Енисея с конца ХХ века значительно увеличивается масса тающего снега, что способствует повышению риска наводнений.

Рисунок 1. Средние годовые (вверху) и сезонные аномалии температуры приземного воздуха (ºС) за период 1936–2018 гг., осредненные по территории России

Аномалии рассчитаны как отклонения от среднего за 1961–1990 гг. Показаны также 11-летнее скользящее среднее, линейный тренд за 1976–2018 гг. с 95%-й доверительной полосой; b – коэффициент тренда (ºС/10 лет), D – вклад тренда в суммарную дисперсию (%).

Источник: Росгидромет. Доклад об особенностях климата на территории Российской Федерации за 2018 год. – Москва. 2019. 79 с.

Наиболее выраженное негативное влияние на человека оказывают периодически повторяющиеся волны жары.

К группе наибольшего риска в первую очередь относятся дети младшего возраста, пожилые люди, молодые женщины, граждане, работающие на открытом воздухе

Повышение температуры приводит к расширению ареалов переносчиков инфекционных болезней человека.
Изменение климата обостряет проблему безопасности пищевых продуктов и качества питьевой воды.
Негативное воздействие на здоровье человека оказывают и деградация земель, и их опустынивание.
Наибольшие риски изменения образа жизни под влиянием климатических изменений ожидают наиболее уязвимую часть населения России – коренные малочисленные народы.
Повышаются риски климатической иммиграции в Россию из районов Центральной Азии, в частности, в связи с нарастающим дефицитом водных ресурсов.

Погодно-климатические риски для ТЭС и АЭС обусловлены воздействием экстремальных метеорологических явлений, таких как смерчи, высокие скорости ветра и температуры воздуха, экстремальные осадки и снегопады

Наибольшие погодно-климатические риски в гидроэнергетике связаны с аномально большими или аномально малыми объемами воды, поступающей на водосбор ГЭС с осадками или в период снеготаяния.
Наибольшее число аварий в электросетевом распределительном комплексе отмечается в холодное время года при сильном ветре и отложении гололеда.
Разработка и транспортировка углеводородного сырья в Арктике создает риски аварий, при этом суровые климатические и погодные условия, а также удалённость месторождений от существующей развитой инфраструктуры очень сильно затрудняют ответные действия и выполнение рекультивационных работ.

Изменение климата окажет существенное негативное воздействие на состояние зданий и сооружений, включая наземную транспортную инфраструктуру.

Особое значение имеют негативные последствия изменений климата для состояния трубопроводного транспорта.

Последствия таяния многолетней мерзлоты обуславливают риски разрушения автомобильных и железных дорог, трубопроводов, ухудшение состояния взлетно-посадочных полос), а также риски снижения производительности нефтяных скважин

Отмечается тенденция к ускоренному старению и уменьшению долговечности ограждающих конструкций зданий и сооружений.
Будут расти негативные эффекты от совместного воздействия ветровых нагрузок, температурных деформаций и коррозионного разрушения.
Частые перепады температуры зимой и большое число дней с экстремально высокими температурами воздуха летом способствуют ускоренному разрушению покрытия автомобильных дорог.
Рост количества и интенсивности осадков летом увеличит риски возникновения опасных последствий, связанных с потерей устойчивости склонов (оползней, лавин) и повышает вероятность размыва магистральных трубопроводов на подводных переходах через реки.
Большую опасность представляют дождевые паводки, интенсивность и повторяемость которых в ряде регионов (Северный Кавказ, Дальневосточное Приморье) увеличивается.
Особую группу транспортных сооружений составляют зимние дороги (зимники) и ледовые переправы, период эксплуатации которых сокращается с развитием климатического потепления.

На территории нечерноземной зоны ожидается рост теплообеспеченности сельско-хозяйственных культур, биоклиматического потенциала и запасов органического углерода в пахотных почвах

Как следствие, возможен устойчивый рост продуктивности сельского хозяйства до середины XXI века.
Однако при дальнейшем потеплении климата в России может усилиться неблагоприятное воздействие вредителей и возбудителей болезней сельскохозяйственных культур на валовые сборы и качество продукции растениеводства, так как эти организмы в большой степени зависят от климата.

Наиболее значимые погодно-климатические риски для лесного хозяйства обусловлены лесными пожарами, воздействием экстремальных погодных явлений, вредителей и болезней леса

Из-за сокращения интенсивных осадков к середине XXI в. прогнозируется сильное увеличение пожароопасности на юго-востоке и в центре азиатской части России. На всей европейской части России, в Западной и частично в Восточной Сибири к концу XXI века ожидается увеличение пожароопасного периода на 10-30 суток, а на некоторых участках – на 50 суток;
В условиях более теплого климата ожидается увеличение частоты и интенсивности вспышек численности насекомых. Потепление способствует появлению новых и аномальному распространению традиционных вредителей и микроорганизмов, появлению чужеродных видов в регионах, где они раньше не встречались.

Для ограничения климатических изменений в будущем потребуется значительное и непрерывное снижение выбросов парниковых газов

При сохранении глобальных выбросов СО₂ на уровне 2018 г. оставшийся «углеродный бюджет" будет исчерпан еще до 2050 г. Это означает, что выбросы СО₂, как и отмечено в Парижском соглашении, должны сначала выйти на пик, а затем начать радикально снижаться. Пик выбросов ПГ должен быть достигнут в ближайшие годы. Поэтому стабилизация концентрации ПГ требует ухода с базовой траектории выбросов ПГ, какая бы цель по стабилизации климата ни была выбрана.
В любом варианте при заданных ограничениях «углеродного бюджета" самые значительные изменения в динамике антропогенных выбросов ПГ должны произойти в период до 2050 г., когда выбросы ПГ должны снизиться на 40-70% от нынешнего уровня.

Анализ международного контекста низкоуглеродного развития

Треть глобального потепления (0,3^оС) порождена выбросами СО₂ от сжигания угля, которые в 2018 г. превысили 10 ГтСО_2экв. На фоне сворачивания угольной генерации в развитых странах опора на дешевый уголь сохраняется в быстрорастущих экономиках Азии.

Половина накопленных с 1750 г. выбросов СО₂ от сжигания топлива и производства цемента произведена после 1990 г.

Две трети антропогенной эмиссии в 1750-2018 гг. приходится на сжигание ископаемого топлива и производство цемента.
Главным драйвером роста выбросов ПГ является рост мирового ВВП.
Повышение энергоэффективности сдерживало рост выбросов в течение всего периода с 1800 г., но не могло его полностью нейтрализовать.
Потребление первичной энергии в 1900-2020 гг. выросло в 14-18 раз. В его структуре происходили заметные сдвиги, но в 2020 г. на долю органических топлив все еще приходилось более 80% мирового потребления первичной энергии.
Удельные выбросы СО₂ от всех секторов на единицу глобального ВВП снижаются с 1800 г.
Удельные выбросы СО₂ от сжигания топлива и производства цемента на единицу глобального ВВП снижаются с 1910 г., а выбросы ПГ на душу населения продолжали расти с циклической структурой динамики «stop-and-go" с выходом после 2010 г. на стадию «stop".

Рисунок 2. Динамика выбросов парниковых газов. Мир и регионы мира, 1990-2018 гг.

Источник: W.F. Lamb, T. Wiedmann, J. Pongratz, R. Andrew, M. Crippa, J.G.J. Olivier, D. Wiedenhofer, G. Mattioli, A. Al Khourdajie, J. House, S. Pachauri, M. Figueroa, Y. Saheb, R. Slade, K. Hubacek, L. Sun, S.К. Ribeiro, S. Khennas, S. de la Rue de le Can, L. Chapungu, S.J. Davis, I. Bashmakov, H. Dai, S. Dhakal, X. Tan, Y. Geng, B. Gu, J. Minx. A review of trends and drivers of greenhouse gas emissions by sector from 1990 to 2018. Environmental Research Letters. In print.

Рисунок 3. Вклад отдельных антропогенных источников в динамику выбросов парниковых газов. Мир, 1970-2018 гг.

Источники: ЦЭНЭФ-XXI на основе данных UNFCCC, EDGAR, IEA, EIA, BP, CIAT, CDIAC, SHIFT, WB-WDI, BP, Enerdata, Potsdam Institute For Climate Impact Research.

В 2011-2018 гг. сохранилась тенденция к росту уровня антропогенных выбросов ПГ с темпами 1,3% в год, что на 1% ниже параметров роста, характерных для 2000-2010 гг. (2,3% в год).

На фоне вековых тенденций затормозить рост выбросов парниковых газов не удалось: темпы роста выбросов в 2011-2018 гг. близки к темпам роста выбросов в 1750-2018 гг. (1,25% при учете выбросов СО₂ от сжигания топлива, производства цемента и ЗИЗИЛХ).

Глобальные антропогенные выбросы ПГ в 1990-2018 гг. выросли с 38,7 до 57,6 млрд т, или на 49%, а выбросы СО₂ – с 28 до 43 млрд т, или на 52%.

После временного выхода на плато в 2014-2016 гг. рост выбросов возобно-вился. В 2019 г. выбросы СО₂ от сектора энергетика (33,4 млрд т) были ниже уровня 2018 г. (33,5 млрд. т, но заметно выше уровня 2016 г. (32,2 млрд т).

Выбросы ПГ в секторе энергетика выросли на 64%, обеспечили почти весь (92%) прирост выбросов ПГ от всех источников и укрепили его доминирование: вклад этого сектора в совокупную эмиссию ПГ увеличился до 65%, а в эмиссию СО₂ – до 80%.
Выбросы ПГ, порождаемые процессами производства электрической и тепловой энергии, в 1990-2018 гг. выросли в 2 раза и обеспечили почти половину прироста выбросов СО₂ и 37% прироста выбросов всех ПГ.
Значительный рост мобильности как людей, так и грузов, привел к тому, что вторым по значимости вклад в прирост выбросов внесло потребление топлива на транспорте. Выбросы СО₂ от транспорта выросли на 83%.
Третий по значимости вклад в прирост выбросов ПГ внесло сжигание топлива в промышленности, выбросы от которого выросли на 37%.
Выбросы от сжигания топлива в прочих секторах (здания, сельское хозяйство и рыболовство) выросли только на 1%.
Снизился объем выбросов, порождаемых утечками и выбросами в процессах добычи нефти и газа, но в процессах добычи твердых топлив он продолжал расти.
Выбросы от промышленных процессов выросли на 141%, от сельского хозяйства – на 26%.
Существенно – на 11% – снизились выбросы ПГ от сектора землепользования и лесопользования. Этот показатель ведет себя довольно неустойчиво и оценивается с довольно большой неопределенностью.

Спад активности из-за пандемии КОВИД-19 привел к снижению выбросов от сектора энергетика до 31,5 млрд. т СО₂. Однако данные за вторую половину 2020 г.-- начало 2021 г. показывают динамичное восстановление глобального уровня выбросов ПГ^[2]

В 2020 г. глобальный ВВП сократился на 3,4%, потребление первичной энергии на 4% (нефти на 8,6%, угля - на 4%,), а выбросы СО₂ в секторе энергетика – на 5,8% (из которых половина сокращения пришлась на транспорт).

В электроэнергетике выбросы снизились на 3,3 не столько по причине снижения спроса, сколько за счет поста доли ВИЭ в глобальной генерации электроэнергии с 27% в 2019 г. до 29% в 2020 г.

Сокращение выбросов ПГ в 2020 г. стало самым значительным в истории.
Однако, быстрое восстановление выбросов не дает достаточных оснований для утверждения о том, что в 2019 г. был пройден пик выбросов СО₂ в секторе энергетика.

Глобальное изменение объема выбросов ПГ определялось небольшой группой стран. Крупнейшим эмитентом выбросов парниковых газов в 2017 г. был Китай – 12,75 ГтСО_2экв. (22,8%) глобальных выбросов. Китай внес самый большой вклад в глобальный прирост выбросов парниковых газов после 1990 г.

За Китаем на почтительном расстоянии следуют: США – 5,7 ГтСО_2экв. (10,3%), ЕС – 4,07 ГтСО_2экв. (7,3%), Индия – 2,95 ГтСО_2экв. (5,3%), Россия – 1,57 ГтСО_2экв. (2,8%) и Япония – 1,23 ГтСО_2экв. (2,2%). Вклад остальных эмитентов не превышает 2% от глобального объема, однако суммарно на их долю приходятся очень значимые объемы выбросов: 20,9 ГтСО_2экв. (37,2%).
Четыре страны – Китай, США, Индия и Россия (их доля в выбросах ПГ в 2018 г. превысила 48%, а в выбросах СО₂ от секторов энергетика и промышленные процессы – 57%) – в основном определяли глобальные тренды выбросов ПГ. К ним можно добавить ЕС – группу из 28 стран. На эти 32 страны пришлось 51% населения планеты, 60% глобального ВВП и потребления первичной энергии, 68% выбросов СО₂ и половина выбросов всех ПГ.

Самый существенный вклад в кумулятивное снижение выбросов в 1990-2017 гг. относительно уровня 1990 г. внесла Россия. Он равен 41 млрд тСО_2экв.

По масштабу он превышает суммарный вклад 28 стран ЕС

Россия сократила выбросы ПГ от уровня 1990 г. на величину, превышающую годовой глобальный объем выбросов СО₂ и близкую к годовому объему выбросов всех ПГ в секторе энергетика.
Суммарное кумулятивное снижение выбросов от продуктов, потребляемых на территории России, в 1990-2017 гг. относительно уровня 1990 г. увеличивается до 47 млрд тСО_2экв. К концу 2019 г. оно достигло 50 млрд тСО_2экв.
Это означает, что одна только Россия задержала процесс глобального потепления почти на 1 год.
Самое значительное относительное сокращение выбросов (наполовину и более) отмечено в Украине и России, а также в Великобритании.
Для России важно проводить сравнения динамики выбросов с 1990 г., а не с 2000 г. или 2010 г.

Рисунок 4. Динамика кумулятивного прироста выбросов парниковых газов основными странами и группами стран по отношению к уровню 1990 г.
рез.png

Оценено как сумма разностей фактического объема выбросов за каждый год и объема выбросов 1990 г. Показатель для внешней торговли оценен накопленным итогом на основе приростов отношения баланса выбросов СО2, воплощенных в товарах внешней торговли России, по отношению к 1990 г.

Источники: рассчитано ЦЭНЭФ-XXI на основе данных РКИК ООН, EDGAR, Potsdam Institute For Climate Impact Research; Hannah Ritchie and Max Roser (2019). CO2 and Greenhouse Gas Emissions. Published online at OurWorldInData.org. .

Результаты сопоставления «углеродоемкости" ВВП существенно зависят от метрик, которые используются при оценке как числителя, так и знаменателя.

Повышение уровня развития возможно только по дуге снижения удельных выбросов ПГ на единицу ВВП

“Углеродоемкость" ВВП России при расчете по:

всем ПГ на единицу ВВП по ППС на 11% ниже среднемирового значения, на 29% ниже, чем в Китае, но в 1,3 раза выше, чем в США и в 2,2 раза – чем в ЕС;
СО₂ в секторах энергетика и промышленные процессы на единицу ВВП по ППС на 7% ниже, чем в Китае, но в 1,3 раза выше среднемирового значения, в 1,7 раза выше, чем в США, в 2,6 раза выше, чем в ЕС;
всем ПГ на единицу ВВП по рыночному курсу валют на 26% ниже, чем в Китае, но в 1,3 раза выше среднемирового значения, в 2,8 раза выше, чем США, в 4,3 раза выше, чем в ЕС.

Одним из важных преимуществ России долго были относительно низкие удельные выбросы ПГ на единицу генерации электрической энергии. Россия постепенно утрачивает это преимущество.

Все 36 стран – сторон Киотского протокола (без ЕС), взявших на себя обязательства по контролю за выбросами парниковых газов, суммарно превысили свои обязательства по снижению выбросов за 5 лет (2008-2012 гг.) на 2,4 ГтСО_2-экв.

Из них, по оценкам, 2,2 ГтСО_2-экв. пришлось на снижение, не связанное прямо с мерами политики по снижению выбросов ПГ

Из 36 стран 9 (Австрия, Дания, Исландия, Япония, Лихтенштейн, Люксембург, Норвегия, Испания и Швейцария) не выполнили обязательства за счет мер в своих странах и поэтому широко использовали «гибкие" (в основном, проектные) механизмы:

было зарегистрировано 605 проектов совместного осуществления и 7684 проектов механизма чистого развития. В рамках этих механизмов главными продавцами единиц сокращений стали Китай, Индия, Южная Корея, Бразилия, Украина и Россия, а главным покупателями – Япония, ЕС и Новая Зеландия;
при имевших место недостатках следует признать, что Киотский протокол стал первым, и в целом положительным, опытом международного сотрудничества в сфере контроля за выбросами ПГ, позволил запустить и протестировать механизмы гибкости, выявить проблемы их использования и найти пути усовершенствования. Механизм торговли квотами продолжает работать, совершенствуется, а его география расширяется.

Цели Парижского соглашения по климату

Удержание роста глобальной средней температуры намного ниже 2°С сверх доиндустриальных уровней и усилия по ограничению роста температуры до 1,5°С, признавая, что это значительно сократит риски и воздействия изменения климата.
Повышение способности адаптироваться к неблагоприятным воздействиям изменения климата и содействие устойчивости к изменению климата и развитию при низком уровне выбросов парниковых газов таким образом, который не ставит под угрозу производство продовольствия.
Приведение финансовых потоков в соответствие с траекторией развития, характеризующегося низким уровнем выбросов ПГ и высокой сопротивляемостью к изменению климата.

Целевые установки по ограничению выбросов ПГ для отдельных стран формулируются в составе определяемых на национальном уровне вкладов исключительно на добровольной основе и не включены в текст Парижского соглашения. Соглашение не вводит ни глобальные системы регулирования выбросов, ни общий углеродный налог.

В соответствии с Парижским соглашением по климату подписавшие его Стороны:

стремятся как можно скорее достичь глобального пика выбросов ПГ, а после выхода на пик добиваются быстрых сокращений выбросов ПГ;
обязуются подготавливать каждые 5 лет определяемые на национальном уровне вклады и меры по предотвращению изменения климата, амбициозность которых должна последовательно нарастать;
могут получать или предоставлять поддержку для выполнения своих определяемых на национальном уровне вкладов;
разрабатывают и реализуют меры политики;
несут обязательства по регулярной отчетности по результативности принятых мер;
разрабатывают долгосрочные стратегии развития с низким уровнем выбросов ПГ;
осуществляют добровольное сотрудничество с другими Сторонами и могут передавать им результаты снижения выбросов;
оказывают и получают помощь в подготовке специалистов и создании институтов;
в любое время по истечении трех лет с даты вступления Соглашения в силу могут выйти из Соглашения.

Число стран, которые активно проводят политику контроля над выбросами ПГ и стимулируют переход к декарбонизации своих экономик, в последние годы резко возросло

Приоритетными направлениями контроля над выбросами в национальных обязательствах являются:

повышение энергетической эффективности;
развитие ВИЭ;
устойчивое развитие транспорта;
реализация рыночных механизмов с ценой углерода;
снижение выбросов метана и прочих ПГ;
устойчивое управление лесным хозяйством;
развитие технологии CCUS.

Вопрос о «справедливости" взятых обязательств нельзя рассматривать в отрыве от уже достигнутого странами в плане ограничения выбросов ПГ.

Россия приняла на себя обязательство удерживать в 2030 г. выбросы на уровне на 30% ниже значения 1990 г. Россия может выполнить его даже при увеличении выбросов относительно 2018 г.

В Париже в 2015 г.:

ЕС принял обязательство снизить выбросы всех ПГ на 40% к 2030 г. относительно уровня 1990 г., а к 2050 г. снизить выбросы на 80-95%.
Целевая установка Бразилии – не превышать абсолютный максимум выбросов, который на уровне 2025 г. равен 1,3 ГтСО_2-экв.
Япония приняла умеренное обязательство по снижению выбросов ПГ: на 26% в 2013-2030 гг. Относительно уровня 1990 г. это равнозначно снижению только на 17%.
США приняли обязательство снизить выбросы в 2025 г. на 26-28% относительно уровня 2005 г. По отношению к уровню 1990 г. это равнозначно снижению выбросов только на 13-15%.
Национальные обязательства Китая нацелены на выход выбросов СО₂ на пик в районе 2030 г. (и по возможности ранее) и обеспечение снижения удельных выбросов СО₂ на единицу ВВП на 60-65% в 2005-2030 гг.
Целевая установка Индии определена как снижение выбросов на единицу ВВП на 33-35% к 2030 г. по сравнению с уровнем 2005 г.
при сравнении с уровнем выбросов ПГ в 1990 г. наиболее напряженные обязательства имеют ЕС, Россия и Бразилия. За ними следуют Япония и США.
если же сравнивать целевые установки на 2030 г. с уровнем выбросов 2015 г., то наиболее напряженные обязательства взяли на себя Япония, ЕС, Бразилия и США, а наименее напряженные обязательства – Индия и Россия.

Рисунок 5. Сравнение ожидаемого снижения выбросов ПГ в соответствии с национальными обязательствами с уровнями выбросов в 1990 г. и 2015 г.

Источник: Расчеты ЦЭНЭФ-XXI.

Анализ объявленных в Париже сводных обязательств Сторон РКИК ООН по контролю над выбросами ПГ показывает, что их можно рассматривать как первую попытку консолидации на глобальном уровне национальных действий всех стран для вывода глобальной экономики на низкоуглеродную траекторию развития.

Все страны приняли обязательства, гарантированно выполнимые при наборе уже запущенных ими мер политики контроля над выбросами ПГ.
Реализация национальных обязательств в 2015-2030 гг. сокращает срок истощения «углеродного бюджета" только на 1 год.
Кумулятивный эффект реализации всех NDC до 2030 г. почти на 10 ГтСО_2-экв. меньше, чем вклад одной только России в снижение кумулятивных выбросов ПГ в 1990-2017 гг.
Реализация национальных обязательств к 2030 г. практически не сказывается на замедлении глобального ВВП.
Реализация национальных обязательств позволяет только на четверть сократить разрыв между базовой траекторией и траекторией, позволяющей ограничить потепление 2^оС.

Анализ зависимости уровня амбициозности обязательств от экономических и политических интересов и приоритетов стран-участниц показал, что:

В числе основных экологических и экономических факторов можно выделить:

остроту экологических проблем и экономических потерь от изменения климата;
уровень экономического развития и темпы экономического роста;
положение на внешних рынках энергетических ресурсов;
необходимость участвовать в технологической гонке для мобилизации новых драйверов роста, компенсации потерянных, сохранения имеющихся и захвата новых рыночных ниш.

В числе основных политических факторов можно выделить следующие:

во многих странах, особенно уже пострадавших от изменения климата, велика поддержка избирателями наращивания применения низкоуглеродных мер политики и технологий и соответствующее давление на правительства;
для таких альянсов, как ЕС, важна политическая позиция союзников, многие из которых являются лидерами низкоуглеродного развития.

К 2020 г. многие страны заметно повысили свои амбиции вплоть до перехода к углеродной нейтральности к 2030-2060 гг. (рис. 6)

По состоянию на лето 2020 г. 19 стран и ЕС приняли на себя обязательства стать углеродо-нейтральными к 2030-2050 гг. и около 100 стран рассматривают такую возможность.^[3]
В сентябре Китай объявил о цели достичь углеродной нейтральности к 2060 г.
В январе 2020 г. США вернулись в Парижское соглашение и также намерены объявить о переходе к углеродной нейтральности к 2050 г.

Рисунок 6. Глобальный статус перехода к углеродной нейтральности

Источник: 2050 Pathway Platform. Joint strategy meeting: Technical partners. 11 February 2021. About - 2050 Pathways Platform

Зависимость прогнозных оценок глобальных выбросов ПГ от сценарных условий расчета довольно существенна.

Часть низкоуглеродных прогнозов сформирована при допущениях о довольно медленном экономическом росте и очень высоких темпах снижения энергоемкости

В экстраполяционных, или консервативных (BAU), сценариях, переносящих в будущее сложившиеся тенденции, выбросы от сектора энергетика выходят на полку на уровне 35-50 млрд тСО_2экв. только в районе 2040 г.
В сценариях “Меры политики национальных обязательств” выбросы ПГ от сектора энергетика после некоторого роста в ближайшие годы практически выходят на полку. Однако это не позволяет удержать глобальное потепление в границах 2^оС.
В низкоуглеродных сценариях выбросы выходят на пик до 2025 г., а начинают снижаться за счет дополнительных мер политики. Эти сценарии заметно расходятся в отношении пределов скорости возможных изменений в мировом энергетическом балансе.
Динамику выбросов ПГ в значительной мере будет определять Индия, Китай, Индонезия и Иран (рост выбросов), а также США, ЕС, другие страны ОЭСР и Россия (снижение выбросов). Вклад этих двух групп стран практически компенсируется.
Весь дополнительный прирост выбросов ПГ приходится на “прочий мир”.

Разница в скорости электрификации и в скорости перехода на низкоуглеродные источники энергии может оказать существенное влияние на динамику потребления электроэнергии и выбросов ПГ.

Согласно оценкам доклада МГЭИК “1,5^оС”:

Чтобы ограничить потепление уровнем 1,5^оС, выбросы СО₂ должны начать снижаться намного более динамично:

к 2030 г. они должны снизиться на 45% (40-60%) от уровня 2010 г., или на 49% (37-55%) от уровня 2018 г.;
нетто-выбросы должны упасть до нуля к 2050 г.

Чтобы ограничить потепление уровнем 2^оС, выбросы СО₂ должны сократиться:

к 2030 г. на 25% (10-30%) от уровня 2010 г., или на 31% (17-35%) от уровня 2018 г.;
нетто-выбросы должны упасть до нуля к 2070 г.(2065-2080 гг.);
сокращение прочих ПГ для этих вариантов потепления сходно, в зависимости от парникового газа оно должно составить от 2 до 5 раз.

Рисунок 7. Мир. Сравнение прогнозов выбросов СО₂ от сектора "энергетика"

Источники: Расчеты ЦЭНЭФ-XXI; Институт энергетических исследований Российской академии наук. Центр энергетики Московской школы управления Сколково. ПРОГНОЗ РАЗВИТИЯ ЭНЕРГЕТИКИ МИРА И РОССИИ 2019. М. 2019; BP Energy Outlook. 2019 edition; IEA. 2018. International Energy Outlook 2017. EIA. DOE. 2017. https://www.eia.gov/outlooks/ aeo/data/browser/#/?id=3-IEO2017; Enerdata. 2019. Global energy scenarios to 2040. 2019 Edition; ExxonMobil Outlook for Energy. 2017. http://corporate.exxonmobil.com/ en/energy/energy-outlook/download-the-report/download-the-outlook-for-energy-reports; IEA. 2017. World Energy Outlook 2018. Paris; IEEJ Outlook 2017. Prospects and challenges until 2050. Energy, Environment and Economy. October 2017; IRENA. 2018. Global Energy Transformation. Roadmap to 2050; DNV GL. (2017). ENERGY TRANSITION OUTLOOK. 2017. A global and regional forecast of the energy transition to 2050.

Ставится беспрецедентная по историческим меркам задача – достичь очень высокого темпа изменений

Для варианта ограничения потепления уровнем 2^оС для необходимого снижения выбросов при темпах роста ВВП равных 2-3% в год суммарное снижение энергоемкости и углеродоемкости энергии должно составить 8-9% при достигнутом ранее историческом максимуме в 2-3%.

На конец февраля 2021 г. на сайте РКИК ООН было размещено 28 стратегий низкоуглеродного развития отдельных стран

На основании их анализа можно сказать, что уровню ВВП на душу населения России соответствует снижение выбросов примерно на 40-50% от уровня 1990 г. с учетом ЗИЗИЛХ и примерно на 40% – без учета ЗИЗИЛХ.
Появление новых долгосрочных стратегий, по всей видимости, скорректирует эту оценку.

Эффективность конкретной меры политики в значитель-ной степени обусловлена институциональными и социальными условииями, в которых она реализуется

Преимущество имеет реализация сбалансированного пакета политических инструментов по ограничению или снижению выбросов парниковых газов.
Еще один важный момент – теоретически более совершенная, но сложная в практической реализации схема, может давать меньший эффект, чем более простая, но менее теоретически совершенная.

Специальные меры углеродного регулирования выбросов ПГ включают:

налог на выбросы ПГ. С точки зрения администрирования, введение налогов на углерод проще, чем система обращения квот на выбросы;
систему квот, не подлежащих продаже;
систему торговли квотами. Для реализации схемы торговли необходимо создание специальных институтов. Возможна внутренняя и международная торговля выбросами между квотируемыми организациями;
проектные механизмы. У российских компаний есть определенный опыт участия в проектах Совместного Осуществления;
субсидии;
добровольные соглашения власти и бизнеса;
стандарты на оборудование;
запреты на продукцию;
прямые государственные затраты и инвестиции.

"Сила сигнала цены на углерод" еще очень умеренная и не отвечает реальным задачам снижения выбросов ПГ.

Коридор “цен переключения” равен 24-50 долл./тCO₂ на уровне 2020 г., 30-130 долл./тCO₂ для 2030 г. и до 160 долл./тCO₂, для 2050 г.

Сейчас менее 1% выбросов ПГ имеют уровень цены на углерод, соответствующий диапазону “цены переключения”.
В национальных системах цена углерода варьирует от менее 1 долл./тСО_2-экв. (Польша и Украина) до 131 долл./тСО_2-экв. (Швеция), а в 1200 системах внутрикорпоративной торговли – от 0,3 до 893 долл./тСО_2-экв.
Уровень цен на углерод, необходимый для удержания потепления в зоне до 2^оС, должен, по меньшей мере, достичь 40-80 долл./тCO2 к 2020 г. и 50-100 долл./тCO2 к 2030 г.
Трансформация налоговой системы может строиться так, чтобы максимальными налогами облагались природоэксплуатирующие и загрязняющие виды деятельности при минимизации налоговой нагрузки на высокотехнологичные и инфраструктурные сектора.

Технологический прогресс и удешевление основных низкоуглеродных технологий позволяет снизить “цену преключения”, сократить затраты и существенно повысить эффективность отдельных мер политики по снижению выбросов

Он существенно ее удешевляет, позволяет отказаться или кратно сократить субсидии и включает в полную силу энергию рынка, как только низкоуглеродные технологии становятся дешевле традиционных.
“Цены переключения” существенно зависят от прогресса в снижении удельных затрат на снижение выбросов по мере технологического обучения.
Миф о том, что энергоресурсы на основе ВИЭ всегда дороже энергии, получаемой на основе использования ископаемого топлива, рушится на глазах.
Фантастический рывок ВИЭ в будущее продолжится, и рушится еще один миф – о том, что нельзя создать энергетику, полностью основанную на использовании ВИЭ.

Для ограничения потепления уровнем 1,5^оС ежегодные инвестиции в низкоуглеродную энергетику и энергоэффективность должны вырасти примерно в шесть раз к 2050 г. по сравнению с 2015 г.

Новым и устойчивым феноменом последних лет стал выход электроэнергетики на ведущие позиции в структуре инвестиций в мировую энергетику

Инвестиции в безуглеродную генерацию в 2018 г. составили около 350 млрд долл. Доля ВИЭ в суммарных инвестициях в элекрогенерацию в мире уже несколько лет составляет две трети. Доля инвестиций в сетевое хозяйство и системы хранения энергии близка к 40%.
Все б***о***льшую долю отвоевывают инвестиции в повышение энергоэффективности. С учетом неопределенности оценок суммарные приростные капитальные вложения в повышение энергоэффективности в мире в 2017 г. можно оценить в диапазоне 240-300 млрд долл.
Именно инвестиции в повышение энергоэффективности позволяют получить самый дешевый дополнительный энергетический ресурс.
Нынешняя эволюция структуры инвестиций – это база будущих изменений в структуре энергобаланса.

Формирующийся “инвестиционный крест” не только отражает снижение доли ископаемых топлив в структуре инвестиций, но и показывает почти двукратное сокращение их абсолютного объема

В 2026-2040 гг. среднегодовой объем низкоуглеродных инвестиций может составить 1330-2360 млрд долл., что приблизит его к уровню, необходимому для ограничения глобального потепления уровнем 1,5-2^оС, в т.ч. в:

системы добычи и снабжения ископаемым топливом – 574-870 млрд долл.;
ВИЭ – 467-663 млрд долл.;
электрические сети – 286-462 млрд долл.;
АЭС, системы хранения энергии и CCUS – 67-150 млрд долл.;
повышение энергоэффективности – 505-828 млрд долл.;
расходы на установку ВИЭ у потребителей, на приобретение электромобилей и системы CCUS в промышленности – 203-581 млрд долл.

Рисунок 8. “Инвестиционный крест”. Изменение среднегодовых объемов и структуры инвестиций в энергоснабжение в зависимости от сценария контроля над выбросами ПГ в 2017-2040 гг.
рез.png

*Прочее в потреблении конечной энергии – расходы на установку ВИЭ у потребителей, на приобретение электромобилей и системы CCUS в промышленности.

Источник: построено ЦЭНЭФ-XXI по данным IEA. 2018. World Energy Outlook 2018. .

Все сценарии показывают, что середина и вторая половина XXI века станут эпохой постепенного заката органического топлива

Пик потребления угля при любом сочетании сценарных условий будет пройден до 2040 г., а в низкоуглеродных сценариях – до 2030 г. Уголь уйдет и не вернется.
Пик потребления нефти при любом сочетании сценарных условий будет пройден еще до 2045 г. и с очень большой вероятность не превысит 6 млрд тнэ.
Потенциальный рост потребления природного газа до 2050 г. с высокой вероятностью будет ограничен уровнем 5 млрд тнэ.
Если допустить, что России удастся сохранить свои рыночные ниши на мировых топливных рынках, то эти глобальные траектории с соответствующим масштабированием можно рассматривать как траектории возможных объемов добычи ископаемого топлива в России.

Доходы экспортеров углеводородов оказываются зажатыми в “низкоуглеродные тиски”: с одной стороны, все большая часть доходов поступает поставщикам ВИЭ; с другой, происходит изъятие части ренты с помощью налога на углерод

По оценкам МЭА, в сценарии “Новые меры политики” чистый доход (рента) России от нефтегазового сектора в 2018-2025 гг. (314 млрд долл. в ценах 2017 г.) будет ниже среднего уровня в 2010-2017 гг. (320 млрд долл.), а в 2026-2040 гг. может как вырасти до 382 млрд долл. при среднем уровне цен на нефть, так и упасть до 274 млрд долл. при низких ценах.
В перспективе объемы российской добычи и экспорта нефти существенно увеличить не удастся. Устойчиво высоких цен на нефть также не будет.
Российские экспортеры газа могут рассматривать реализуемые в других странах меры по сокращению выбросов ПГ не столько как угрозу, сколько как возможность.
Наиболее уязвимы позиции экспорта угля – самого “грязного” вида ископаемого топлива: уголь становится токсичным активом.

В ряде секторов принимаются межгосударственные меры по регулированию или сдерживанию роста выбросов парниковых газов

Международная система контроля выбросов СО₂ в авиации (СОRSIA) запущена уже 2021 г. До 2027 г. она будет работать в пробном режиме, а затем – в обязательном.
Национальная политика в области гражданской авиации формируется с учетом мер ограничения выбросов ПГ. Согласно требованиям ИКАО, разработаны Национальные планы действий по ограничению выбросов парниковых газов в гражданской авиации Российской Федерации.
В центре внимания должен находиться также морской транспорт, включая перевозки сжиженного природного газа, в которых ужесточение международных требований к судам происходит быстрее, чем в других сегментах рынка.

Особый интерес для России представляет развитие “зеленых” финансов, но…

Россия практически не участвует в выработке правил “зеленого” финансирования

Правила, вырабатываемые в “зеленом” сегменте международных финансовых рынков, в том числе в отношении определения экологичности проектов, со временем могут стать общим стандартом.
Важно развивать критерии и инфраструктуру “зеленого” финансирования в России, а также продвигать проекты энергосбережения и сокращения выбросов в традиционной энергетике и промышленности как “зеленые”.
Требуются меры по разработке соответствующего нормативно-правового и информационно-организационного сопровождения проектов (в том числе создания институтов для верификации проектов сокращения выбросов в соответствии с международными принципами, информационной поддержке проектов и поиску потенциальных инвесторов из числа зарубежных компаний и т.д.).

Россия оказалась перед долговременными системными вызовами, включая исчерпание источников экспортно-сырьевого развития; усиление глобальной конкуренции; резкий рост роли инноваций как драйвера социально-экономического развития при обесценивании роли традиционных факторов роста.

Перечень основных вызовов и рисков включает:

ограничение рынков сбыта традиционных российских товаров и услуг;
ослабление геополитической роли энергетического фактора и геополитического влияния России;
обесценивание неамортизированных топливных активов и падение рыночных котировок акций ведущих российских компаний ТЭК;
ужесточение конкуренции поставщиков на топливных рынках, условия на которых диктует потребитель;
снижение конкурентоспособности российских товаров и услуг по причине сохранения низкой энергоэффективности и возможного введения таможенных барьеров для ввоза товаров с высоким “углеродным следом” (CBAM – Carbon Border Adjustment Mechanisms; механизмов пограничной коррекции);
сохранение или углубление технологической отсталости; и невозможность встраивания в глобальные цепочки создания стоимости на рынке новейшей наукоемкой продукции;
репутационные риски, связанные с восприятием России как страны, отстающей от общемировых тенденций низкоуглеродного развития;
риск утери возможности налаживания диалога с западными странами в одной из немногих сфер, где существует потенциал эффективного сотрудни-чества;
риски неприятия общественностью и потребителями многих стран продукции с высоким “углеродным следом”;
макроэкономические риски, интегрирующие эффекты перечисленных выше рисков, а также ограничения доступа к финансовым ресурсам “зеленеющего” финансового рынка.

Для дальнейшего развития по сложившейся экономической модели, базирующейся на сырьевом экспорте, дополнительным риском становится усиливающийся экологический протекционизм

Взимание “углеродной” пошлины легче всего осуществить именно в отношении однородных сырьевых товаров.
Потенциальные потери дохода российских компаний от введения пошлины на углерод оцениваются в 4-7 млрд долл. Однако, по оценке Европейского Парламента, доходы ЕС от CBAM от всех торговых партнеров могут составить 5-14 млрд евро. Поэтому нагрузка на российские компании, по-видимому, будет ниже первоначальных оценок, cформированных еще до определения конкретных параметров CBAM.
Самой углеродоемкой отраслью российского экспорта является металлургия.

В феврале 2021 г. Европейский парламент рассмотрел и представил на обсуждение концепцию (Towards a WTO-compatible EU carbon border adjustment mechanism – CBAM) введения механизма пограничной коррекции.^[4] Многие параметры механизма CBAM еще не определены.

Нынешнее видение включает возможность для экспортера доказать низкий углеродный след своей продукции (система бенчмаркинга) и используемой при ее производстве электроэнергии и коррекции ставки CBAM на внутренние цены на углерод.

Запуск – не позднее 2023 г.
Этапы развития:
пилотный CBAM для электроэнергетики и наиболее энергоемких промышленных продуктов: цемент, сталь, алюминий, нефтепереработка, бумага, стекло, химикаты и удобрения;
возможное распространение на все продукты/товары, включенные в ETS;
охват всего импорта, включая промежуточные и конечные продукты в цепочках создания стоимости;
Возможны географические исключения: для наименее развитых и малых островных государств;
Охват источников выбросов:
выбросы категории 1;
выбросы категории 2. ЕП считает такой охват предпочтительным с учетом углеродоемкости производства электроэнергии в странах-экспортерах на уровне страны в целом или, при наличии данных, на уровне источников электроэнергии.
до отмены бесплатного выделения квот в рамках ЕСТ облагаться должна только разница между удельными выбросами экспортера и бенчмарками ЕСТ;
выбросы категории 3, содержащиеся во входных товарах (например, выбросы, содержащиеся в стали, при производстве стальных труб).
Подход к определению удельных выбросов: на основе прозрачных оценок бенчмарков удельных выбросов на уровне отдельных установок экспортеров (с возможностью обоснования их уровней по методикам ЕС) или, при отсутствии необходимых данных, – с использованием среднемировых показателей углеродоемкости отдельных продуктов для конкретных методов производства;
Инструменты: от пограничного налога до включения в ЕСТ. Уровень стоимостной нагрузки должен соответствовать нагрузке на компании ЕС. Происходит активное обсуждение изменений в ЕСТ после 2030 г.;
Избежание двойной уплаты цены на углерод означает использование разницы в ценах на углерод в рамках CBAM;
Использование доходов: для поддержки внутренних мер ЕС по снижению выбросов и (или) в целях финансирования борьбы с изменением климата в наименее развитых и малых островных государствах.

Для минимизации потерь от введения CBAM необходимо:

Создать систему бенчмаркинга по уровню углеродоемкости промышленной продукции;
Снижать углеродоемкость промышленной продукции;
Снижать углеродоемкость производства электрической и тепловой энергии;
Вводить механизмы с ценой на углерод.

Дополнительное ужесточение мировой климатической политики может вызвать сокращение темпов прироста ВВП России примерно на 0,1-0,3 п.п. к 2030 г. и на 0,2-1,4 п.п. в 2035-2050 гг.^[5]

Динамика доходов от нефти и газа все в меньшей степени влияет на рост ВВП. Для его ускорения нужны новые драйверы

Реализация перечисленных выше рисков чревата:

оттоком капитала из России и снижением финансирования предприятий и организаций, разрабатывающих и внедряющих традиционные технологии, ведущих добычу и переработку ископаемого топлива, строительство топливных электростанций и осуществляющих другие виды деятельности с высоким уровнем углеродного следа;
снижением привлекательности российских компаний для инвесторов из-за низкого качества раскрытия информации об их воздействии на окружающую среду и (или) производства продукции из источников, не соответствующих критериям экологической устойчивости.

Важным шагом может быть введение для корпораций и компаний обязательного порядка регулярной публикации аудируемых независимой стороной нефинансовых отчетов об устойчивом развитии

Для этого необходима большая работа по:

созданию соответствующей инфраструктуры: верификации, выпуска зеленых облигаций, соответствующих международным стандартам и принципам;
созданию признаваемых международным сообществом регистров низкоуглеродных проектов;
включению социальной стоимости выбросов ПГ при оценке инвестиционных проектов. Возможно, как в Китае, введение требований к минимальной доле “зеленых” инвестиций и кредитов в общем портфеле и мер, позволяющих повышать эту долю;
повышению качества системы учета выбросов в России и оценки “углеродного следа”.

Целям защиты интересов национальных производителей углеродоемкой продукции в плане смягчения рисков могли бы служить:

учет фактора “зеленой” трансформации мировой экономики в стратегии экспорта российских энергоносителей, в т.ч. угля;
продвижение на европейском рынке идеи о том, что российский трубопроводный газ менее углеродоемок, чем СПГ.

Россия (в коалиции с партнерами по БРИКС) могла бы выступить в роли инициатора корректировки международных принципов оценки климатической ответственности

На основе концептуализации и формализации принципов учета выбросов ПГ “от потребления” наряду со сложившимся подходом к оценке климатической ответственности стран на основе территориальных выбросов (или выбросов “от производства”).
Это позволило бы снизить уровень климатической ответственности России примерно на 300-400 млн т СО_2экв.
Eсли территориальные выбросы ПГ в России в 2017 г. были на 49% ниже уровня 1990 г., то “углеродный след” России в 2017 г. оказался на 58% ниже уровня 1990 г.

Оценка текущей ситуации по выбросам парниковых газов в Российской Федерации

Нетто-выбросы ПГ от всех секторов снизились с 3110 млн тСО_2экв. на 48% до 1630 млн тСО_2экв.

Основной вклад в изменение выбросов ПГ в России в 1990-2018 гг. внесли два сектора: энергетика и ЗИЗИЛХ

По предварительным оценкам, нетто-выбросы ПГ в 2020 г. были более чем на 10% ниже уровня 2018 г.

В 1990-2018 гг. выбросы ПГ в секторах:

энергетика – снизились на 32% до 1752 млн т СО_2экв.;
промышленные процессы и использование продукции – снизились на 14% до 243 млн т СО_2экв.;
сельское хозяйство – снизились на 54% до 127 млн т СО_2экв.;
отходы – выросли на 65% до 98 млн т СО_2экв.

Чистые стоки в секторе ЗИЗИЛХ выросли на 658% до 591 млн тСО_2экв.

В 1990-2000 гг. главным драйвером падения нетто-выбросов был сектор энергетика, в котором они упали на 41%, а затем динамика нетто-выбросов преимущественно определялась изменением стоков в секторе ЗИЗИЛХ.

Рисунок 9. Динамика и структура выбросов и стоков ПГ по секторам

Источник: Национальный доклад о кадастре антропогенных выбросов из источников и абсорбции поглотителями парниковых газов, не регулируемых Монреальским протоколом, за 1990-2017 гг. Москва 2019. Данные за 2019-2020 гг. – оценки ЦЭНЭФ-XXI

Нетто-выбросы СО₂ от всех секторов снизились до уровня 1051 млн т, или на 57%

Выбросы CH₄ снизились на 12% до 17 млн т.
Выбросы N₂O снизились на 32% до 356 тыс. т.
По прочим ПГ снижение составило от 5 до 41%.

Если по данным инвентаризации 2015 г. снижение в 1990-2013 гг. нетто-выбросов ПГ составило 43%, то по данным инвентаризации 2019 г. снижение за этот же период составило уже 54%

При подготовке очередных версий национального сообщения производятся пересмотры методики расчетов, которые касаются не только последних лет, но и всего временного ряда.
Наиболее значительные пересмотры произошли при составлении последней версии инвентаризации, особенно в части оценки выбросов метана при добыче топлива.
В 2019 г. в методику расчета выбросов ПГ от сектора промышленные процессы и использование продукции внесены серьезные изменения, по результатам которых выбросы этого сектора увеличатся на 5,4%.

Поэтому при формулировании национальных обязательств Российской Федерации по контролю за выбросами ПГ на перспективу:

Обязательства как в абсолютных единицах, так и в процентах снижения, должны задаваться с оговоркой на мониторинг их достижения по действующей на момент последней доступной инвентаризации методике ее проведения.
В противном случае обязательства должны задаваться с запасом относительно прогнозных траекторий выбросов ПГ, на которые они опираются.

Анализ действующих документов в сфере стимулирования сокращения выбросов парниковых газов в Российской Федерации и определение эффектов от их введения

Основополагающими нормативными актами в области снижения антропогенных выбросов ПГ и предотвращения изменения климата являются:

Указ Президента Российской Федерации от 04.11.2020 г. № 666 “О сокращении выбросов парниковых газов”;
Климатическая доктрина Российской Федерации (2009) и Комплексный план ее реализации на период до 2020 года (2011 г.);
пакет нормативно-методических документов по количественному определению выбросов и поглощений парниковых газов (2015-2017 гг.);
широкий комплекс федеральных законов, нормативных актов, стратегий, государственных программ и прочих документов Российской Федерации как для экономики в целом, так и по отдельным секторам экономической деятельности, в сферах, оказывающих прямое или косвенное влияние на динамику выбросов ПГ.

Любое снижение эмиссии ПГ порождается определенными действиями.

Выбросы ПГ происходят во всех видах экономической деятельности.
Поэтому практически все меры политики, реализуемые на основе принятых после 1990 г. нормативных актов оказали прямое или косвенное влияние на динамику выбросов ПГ.

Существует широкий перечень “рамочных”, или “фоновых”, мер политики, которые либо прямо обеспечивают значительное сокращение выбросов ПГ (но не в качестве своей главной цели, а в качестве побочного эффекта), либо создают условия для эффективной работы других мер политики

Радикальные рыночные реформы в России в 90-х годах, включая приватизацию государственных и закрытие неэффективных предприятий, либерализацию цен, торговли, рынков энергии, демилитаризацию и снижение уровня монополизации экономики, структурные, налоговые реформы, привели к падению ВВП и выбросов ПГ в России.
Без учета ЗИЗИЛХ выбросы практически стабилизировались после 1996 г. За счет ЗИЗИЛХ они снижались еще до 1998 г. и только затем стабилизировались.
“Углеродный след” России – выбросы от потребления (за счет деятельности, обеспечивающей объемы потребления товаров и услуг на территории России) также практически стабилизировался после 1998 г.

Рисунок 10. Динамика суммарных показателей выбросов ПГ и динамика ВВП Российской Федерации в 1990-2018 гг.

Источники: рассчитано ЦЭНЭФ-XXI на основе данных Росстата и национальной инвентаризации – Национальный доклад о кадастре антропогенных выбросов из источников и абсорбции поглотителями парниковых газов, не регулируемых Монреальским протоколом, за 1990-2017 гг. Москва 2019.

Опыт России показал, что снижение выбросов ПГ за счет падения ВВП – это самая экономически затратная мера

Существенное падение выбросов ПГ до 1998 г. было следствием снижения экономической активности;
Россия заплатила самую высокую цену за снижение выбросов ПГ в 90-х годах (400-870 долл./тСО_2экв.).

Рыночные реформы 90-х годов дали эффект в начале XXI века.

При росте ВВП в 1998-2008 гг. близком к удвоению выбросы ПГ практически не выросли (декаплинг).

В 1998-2008 гг. Россия продемонстрировала способность сохранять стабильные выбросы ПГ при высоких темпах экономического роста.

Главным фактором декаплинга было повышение энергоэффективности.
За счет развития низкоуглеродной (АЭС и ГЭС) и эффективной газовой генерации (ПГУ) удельные выбросы ПГ на электростанциях в 2018 г. снизились на 37,2 г СО_2-экв/кВт-ч по сравнению с 2000 г. и на 79,7 г СО_2-экв/кВт-ч по сравнению с 1990 г. и составили 293,4 г СО_2-экв/кВт-ч.
После 2015 г. стала формироваться ситуация, больше характерная для 90-х годов, когда снижение выбросов достигалось за счет падения экономической активности.
Сложились негативные тенденции, которые ослабили интенсивность мер политики и их влияние на динамику выбросов ПГ.

По сравнению с 1990 г. площадь пахотных угодий сократилась на 30%, при том что объемы продукции сельского хозяйства в 2018 г. и 1990 г. были одинаковыми

Снижение выбросов в сельском хозяйстве происходило во всех его подсекторах, но наибольшее снижение – в разделах “внутренняя ферментация животных” и "выбросы от сельскохозяйственных почв.
Основным фактором снижения выбросов ПГ стало снижение удельных расходов за счет роста эффективности сельского хозяйства.
Структурные сдвиги способствовали снижению выбросов за счет того, что более углеродоемкие сектора росли медленнее, чем отрасль в целом.

Сфера отходов является единственной, где выбросы ПГ превысили уровень 1990 г. на 62%

Меры политики явно запоздали на 10-20 лет.

Объем выбросов растет как за счет увеличения объема отходов на душу населения, так и за счет постепенного накопления отходов на полигонах.
Рост населения и изменение соотношения между бытовыми и промышленными отходами практически не повлияли на динамику сектора в 1990-2018 гг.

Лесные земли являются основным поглотителем углерода в секторе ЗИЗИЛХ

Главным фактором роста чистого поглощения углерода сектором лесных земель стал рост поглощения фитомассой за счет снижения рубок леса и вывоза древесины в 3 раза в 1992-1998 гг.
Если рост стоков в начале 90-х годов стал результатом экономического спада, то сохранение масштабов стоков после 2000 г. на высоком уровне стало результатом реализации требований принятого в 2007 г. Лесного кодекса и широкого набора нормативных инструментов, принятых в его развитие.

Оценка потенциала сокращения выбросов парниковых газов в Российской Федерации

Технический потенциал снижения выбросов ПГ показывает только гипотетические возможности, без учета многих ограничений.

Интегрированная оценка технического потенциала снижения выбросов ПГ по следующим составляющим:

снижение выбросов ПГ за счет совершенствования технологий использования энергии (повышение энергоэффективности);
снижение выбросов ПГ за счет замещения топлив в электро- и теплоэнергетике и за счет использования безуглеродных источников энергии (АЭС, ГЭС, ВИЭ, биомассы и биогаза) в системах как централизованного, так и децентрализованного энергоснабжения;
косвенное снижение выбросов ПГ за счет экономии электрической и тепловой энергии от централизованных источников у конечных потребителей;
снижение технологических утечек и выбросов ПГ и потребления энергии за счет сокращения объемов добычи ископаемого топлива;
снижение выбросов или увеличение стоков ПГ в промышленных процессах за счет новых технологических решений и вовлечения крупнотоннажных отходов в экономический оборот, в секторе ЗИЗИЛХ, в сельском хозяйстве и в сфере управления отходами.

В 2018 г. антропогенные выбросы всех ПГ в РФ были почти на 50% ниже уровня 1990 г.

Существует значительный потенциал их дальнейшего снижения во многих секторах.

Это позволяет России ставить амбициозные цели по сокращению выбросов ПГ.

У России есть технические возможности стать практически безуглеродной экономикой

Технический потенциал снижения нетто-выбросов ПГ во всех секторах составляет 1220 млн т СО_2экв.
Его полная реализация позволила бы снизить нетто-выбросы ПГ на 75% от уровня 2018 г.
По отношению к уровню выбросов ПГ 1990 г. полная реализация технического потенциала позволяет снизить выбросы на 87%.
Основную часть потенциала – 87% – формируют технические и структурные решения в секторе энергетика – повышение эффективности и развитие централизованной и децентрализованной низкоуглеродной генерации электрической и тепловой энергии.
Способность лесов дополнительно поглощать углерод в перспективе ограничена. Потенциал сектора ЗИЗИЛХ может достигать 545–940 Мт CO_2-экв. в год.
При использовании верхней границы этого диапазона и при учете выбросов ПГ “от потребления” Россия имеет техническую возможность стать страной с нулевыми нетто-выбросами ПГ.

Таблица 1. Потенциал снижения выбросов ПГ в основных секторах
(млн т СО_2экв.)

Сектора	1990	2018	Потенциал снижения выбросов ПГ	Выбросы после реализации потенциала
Энергетический сектор	2569	1753	1055	698
Сельское хозяйство	276	127	27*	100*
Промышленные процессы	283	243	66	177
Отходы	59	98	26*	70*
ЗИЗИЛХ	-78	-591	-46	-637
Всего нетто-выбросы	3110	1578	1220	408

* Половина потенциала в сельском хозяйстве и отходах отнесена к производству биогаза и отражена в секторе энергетика. Выбросы после реализации потенциала равны выбросам за 2017 г. минус потенциал.

Источник: Данные за 1990 г. и 2017 г. – Национальный доклад о кадастре антропогенных выбросов из источников и абсорбции поглотителями парниковых газов, не регулируемых Монреальским протоколом, за 1990-2017 гг. Москва 2019.

Предложения по объективному и полному учету роли российских лесов в глобальном поглощении парниковых газов

Методика, используемая в Национальном кадастре парниковых газов, дает адекватные результаты углеродного баланса управляемых лесов России, которые согласуются с данными национальных кадастров других стран по поглощению углерода лесами.

Альтернативные методики могут давать более высокие значения стоков углерода в леса, но при этом иметь крайне низкие шансы на признание экспертами РКИК

Опубликованные оценки поглощения углерода лесами и наземными экосистемами России варьируют в широких пределах в связи с использованием различных методик и источников информации, включая:
разный охват земельных угодий;
разные источники информации (официальные учетные данные по лесам; карты лесов, почв и ландшафтов России; данные дистанционного зондирования и т.д.).
Объективно существует высокая неопределенность оценок, связанных с различными причинами: устаревшие и противоречивые данные по лесоустройству, отсутствие достоверных статистических данных по пожарам и др.
На основе использования разных методик сформированы три группы оценок поглощения углерода: низкие – около 100 Мт С год^-1, средние – около 200 Мт С год^-1 и высокие – примерно 500 Мт С год^-1.

Оценки поглощения СО₂ лесами на единицу площади, представленные в Национальном кадастре парниковых газов РФ, хорошо согласуются с оценками, выполненными другими странами со сходными природно-климатическими условиями

В национальном кадастре парниковых газов для оценки поглощения парниковых газов управляемыми лесами России используется система РОБУЛ (региональная оценка бюджета углерода лесов), разработанная Центром по проблемам экологии и продуктивности лесов РАН.
Оценки чистого поглощения СО₂ управляемыми лесными землями, представленные в Национальном кадастре парниковых газов РФ, целесообразно сопоставлять с оценками других стран с учетом сходства природно-климатических условий.
Системы РОБУЛ и CBM-CFS дают сходные диапазоны оценок, обе эти системы являются действующими методиками Национальных кадастров – соответственно российского и канадского.

Совершенствование системы учета поглощения углерода лесами России должно быть связано прежде всего с актуализацией данных Государственного лесного реестра (ГЛР) и с использованием информации Государственной инвентаризации лесов (ГИЛ)

Величина поглощения углерода биомассой (без учета потерь углерода в результате деструктивных нарушений) при использовании данных ГИЛ в качестве входных для программы РОБУЛ в 1,5-2 раза выше, чем при использовании данных ГЛР.
Для ГЛР требуется срочная разработка системы обновления лесотаксационных данных на локальном уровне, поскольку в настоящее время она работает неудовлетворительно.
Для обновления данных о современном состоянии лесов на локальном уровне необходимо полноценное восстановление института лесоустройства, в ходе которого с периодичностью 1 раз в 10-15 лет должны обновляться данные о запасах древесины и породно-возрастной структуре лесов на уровне лесничеств.
После завершения 2-го цикла развития ГИЛ (вероятно, не ранее 2030-2035 гг.) станет возможно использование метода разницы запасов углерода в разных пулах, измеренных в разное время, что позволит непосредственно оценить нетто-поглощение СО₂ лесами.

Предложение рассматривать все леса страны вне зависимости от их ведомственной принадлежности, включая леса на заброшенных сельскохозяйственных землях и иные покрытые лесом земли, не учитываемые в государственном лесном реестре, не может быть принято

К зачету могут приниматься только антропогенно обусловленные стоки ПГ, получаемые в результате активной деятельности человека, направленной на создание лесных культур, на борьбу с лесными пожарами, вредителями и болезнями леса и т.д. Ни при каких обстоятельствах не будут приняты к зачету естественные стоки ПГ, формирующиеся в результате природных процессов без вмешательства человека.
Что касается предложения отказаться от деления лесов на управляемые и неуправляемые (иначе говоря, считать все леса страны управляемыми), то это предложение противоречит решениям РКИК ООН и методическим руководствам МГЭИК.

Инструменты прогнозирования

Прогнозные расчеты были проведены на системе взаимосвязанных моделей. Эта система построена вокруг центральной многосекторной модели ENERGYBAL-GEM-2050. Многие параметры этой модели определяются с помощью использования “облака” моделей, разработанных ЦЭНЭФ-XXI и партнерами по разработке Стратегии.

В состав “облака” входят:

разработанные ЦЭНЭФ-XXI модели:
макроэкономическая модель RUS-DVA;
модель для электро- и теплоэнергетики P&HMOD;
модель для промышленности INDEE-MOD;
модель для транспорта TRANS-GHG;
модель для жилых зданий REsBUILD. Часть расчетов для жилых зданий проводилась на модели “Помощник ЭКР”, разработанной ЦЭНЭФ-XXI для ФСРЖКХ;
модель для общественных зданий PUBBUILD;
разработанная ЦЭПЛ РАН модель РОБУЛ-М;
модель ИГКЭ РАН для сектора ЗИЗИЛХ;
модель МАДИ для автомобильного транспорта.

Параметры всех моделей откалибрированы по данным последней инвентаризации ПГ.

Базовый сценарий

В базовом сценарии ВВП России выходит к 2024 г. на темпы роста, близкие к среднемировым, и увеличивается в 1,8 раза к 2036 г. и в 2,45 раза к 2050 г.

Ускорение роста ВВП будет достигнуто за счет повышения совокупной факторной производительности

Сценарные условия базового варианта прогноза опираются на "Прогноз долгосрочного социально-экономического развития России до 2036 г." и действующие и разрабатываемые документы стратегического планирования по отраслевому и территориальному принципу.
В этом прогнозе предполагается, что динамика добавленной стоимости по секторам экономики будет неравномерной. Доля промышленности в целом (включая электроэнергетику, системы газо- и водоснабжения) в ВВП к 2036 г. несколько снизится (c 29,3% до 27,6%). Практически все снижение приходится на добывающую промышленность, а доля обрабатывающей промышленности в ВВП вырастет.
Предполагается, что рост тарифов будет ограничен уровнем инфляции на всем горизонте прогноза, за исключением тарифа на электроэнергию для населения, который будет расти быстрее инфляции.

В базовом сценарии принято допущение, что работают только уже принятые меры политики стимулирования низкоуглеродного развития, включая:

меры в сфере повышения энергоэффективности, развития АЭС, ГЭС, ВИЭ, структурной перестройки и общего повышения эффективности российской экономики, в сфере управления отходами, развития сельского и лесного хозяйства;
в промышленности процесс замены старых мощностей происходит умеренными темпами и преимущественно на основе не наилучших, а наиболее распространенных сегодня в мире технологий.

Меры политики, которые будут определять темпы и пропорции развития отраслей ТЭК в базовом сценарии определяются параметрами:

Доктрины энергетической безопасности Российской Федерации и Энергетической стратегией Российской Федерации;
Программ “Развитие энергетики”, “Воспроизводство и использование природных ресурсов”; “Развитие угольной промышленности России на период до 2030 года”, Генеральных cхем развития газовой отрасли на период до 2035 года; развития нефтяной отрасли Российской Федерации на период до 2020 года;
Генеральной схемы размещения объектов электроэнергетики до 2035 года, Государственных программ “Развитие энергетики” и “Развитие атомного энергопромышленного комплекса”, Федеральным законом “О теплоснабжении” и Федеральным законом “О внесении изменений в Федеральный закон “О теплоснабжении” и отдельные законодательные акты Российской Федерации по вопросам совершенствования системы отношений в сфере теплоснабжения” и других действующих стратегических и нормативных документов.

Меры политики, которые будут определять темпы и пропорции развития промышленности в базовом сценарии определяются параметрами:

информационно-технических справочников по НДТ и нормативными документами, устанавливающими обязательные требования к показателям НДТ с графиками получения комплексных разрешений;
“Стратегии развития черной металлургии России на 2014-2020 годы и на перспективу до 2030 года”, “Стратегии развития цветной металлургии России на 2014-2020 годы и на перспективу до 2030 года”, “Стратегии развития химического и нефтехимического комплекса на период до 2030 года”, “Стратегии развития лесного комплекса на период до 2030 года”;
льгот, определенных Постановлением Правительства РФ от 17.06.2015 № 600 “Об утверждении перечня объектов и технологий, которые относятся к объектам и технологиям высокой энергетической эффективности” и другими действующими стратегическими и нормативными документами.

Меры политики, которые будут определять темпы и пропорции развития транспорта в базовом сценарии, определяются параметрами:

“Транспортной стратегии Российской Федерации на период до 2030 года”; “Стратегии развития железнодорожного транспорта в Российской Федерации до 2030 года”; проект “Стратегии развития автомобильного транспорта и городского наземного электрического транспорта Российской Федерации на период до 2030 года”; “Стратегии развития внутреннего водного транспорта Российской Федерации на период до 2030 года”; Программы “Развитие транспортной системы”, Подпрограммы “Развитие рынка газомоторного топлива” Государственной программы “Энергоэффективность и развитие энергетики” и других действующих стратегических и нормативных документов.

Меры политики, которые будут определять темпы и пропорции развития сектора зданий в базовом сценарии, определяются параметрами:

“Стратегии развития строительной отрасли Российской Федерации до 2030 г.”;
Приказа Министерства строительства и жилищно-коммунального хозяйства Российской Федерации № 1550/пр от 17.11.2017 г. “Об утверждении требований энергетической эффективности зданий, строений, сооружений”;
Постановления Правительства РФ № 18 от 17.01.2017 “Об утверждении Правил предоставления финансовой поддержки за счет средств государственной корпорации – Фонда содействия реформированию жилищно-коммунального хозяйства на проведение капитального ремонта многоквартирных домов”;
Распоряжения Правительства РФ № 703-р от 19.04.2018 “Об утверждении комплексного плана по повышению энергетической эффективности экономики России” и других действующих стратегических и нормативных документов.

Меры политики, которые будут определять темпы и пропорции развития сектора отходы в базовом сценарии определяются параметрами:

“Стратегии национальной безопасности Российской Федерации”, “Стратегии развития промышленности по обработке, утилизации и обезвреживанию отходов производства и потребления на период до 2030 года”;
Указов Президента Российской Федерации от 14.01.2019 г. № 8 о создании публично-правовой компании “Российский экологический оператор” и № 204 “О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года”;
Национального федерального проекта “Комплексная система обращения с твердыми коммунальными отходами”;
Правил разработки территориальных схем в области обращения с отходами производства и потребления, закона № 89-ФЗ “Об отходах производства и потребления” и других действующих стратегических и нормативных документов.

Меры политики, которые будут определять темпы и пропорции развития сельского хозяйства в базовом сценарии, определяются параметрами:

Государственных программ

“Развитие сельского хозяйства и регулирования рынков сельскохозяйственной продукции, сырья и продовольствия”;
“Развитие мелиорации земель сельскохозяйственного назначения России на 2014-2020 годы” и других действующих стратегических и нормативных документов.

Меры политики, которые будут определять темпы и пропорции развития лесного хозяйства в базовом сценарии, определяются параметрами:

Указа Президента Российской Федерации от 07.05.2018 № 204 “О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года” и федерального проекта “Сохранение лесов” в рамках национального проекта “Экология”;
Распоряжения Правительства РФ от 26.09.2013 № 1724-р, утвердившего “Основы государственной политики в области использования, охраны, защиты и воспроизводства лесов в Российской Федерации на период до 2030 года”;
Федерального закона от 19.07.2018 г. № 212-ФЗ “О внесении изменений в Лесной кодекс Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации в части совершенствования воспроизводства лесов и лесоразведения” и других действующих стратегических и нормативных документов.

При развитии по базовому сценарию нетто-выбросы ПГ из всех источников в 2017-2030 гг. растут на 11-31%, а в 2017-2050 гг. – на 21-51%

Выбросы от сектора энергетика растут на 6% к 2030 г., а к 2050 г. оказываются на 2% выше уровня 2017 г. Этот сектор остается основным источником выбросов ПГ.
Выбросы от промышленных процессов растут на 4% к 2030 г. и на 22% к 2050 г.
Выбросы от сектора сельское хозяйство растут на 11% к 2030 г. и на 26% к 2050 г. за счет намеченных прогнозов по росту поголовья скота и развитию растениеводства преимущественно по сложившимся технологиям.
Выбросы от сектора отходы растут на 15% к 2030 г. и на 37% к 2050 г. за счет разложения уже накопленных твердых и жидких отходов даже при условии снижения объемов их поступления на полигоны.
При развитии по базовому сценарию к 2050 г. в России сокращается сток углерода. Расчеты по российской модели РОБУЛ-М и канадской модели CBM-CFS показывают, что такое сокращение может быть существенным.

Рисунок 11. Динамика антропогенных выбросов ПГ во всех секторах для базового сценария

* ППИП – промышленные процессы. С-Х – сельское хозяйство. ЗИЗИЛХ – землепользование, изменение землепользования и лесное хозяйство. Для этого параметра даны два варианта.

Источник: Данные за 2000-2017 гг. – Национальный доклад о кадастре антропогенных выбросов из источников и абсорбции поглотителями парниковых газов, не регулируемых Монреальским протоколом, за 1990-2017 гг. Москва 2019. Прогнозные оценки – ЦЭНЭФ-XXI.

При развитии по базовому сценарию обязательство по снижению выбросов на 25% к 2020 г. выполняется с большим запасом при учете стоков в секторе ЗИЗИЛХ и с определенным запасом – без учета этого сектора

Выбросы в секторе “энергетика” также не превышают 75% от уровня 1990 г.

Обязательство по снижению выбросов на 30% к 2030 г. также выполняется с запасом при учете стоков в секторе ЗИЗИЛХ и проходит с небольшим запасом в секторе энергетика.

Без учета стоков в ЗИЗИЛХ траектория выбросов не укладывается в ограничение по показателю -30%

Поскольку в базовом сценарии приняты довольно оптимистичные допущения о темпах экономического роста, риски невыполнения обязательств по Парижскому соглашению в принятой Россией формулировке (с максимальным учетом поглощающей способности лесов) даже при ограниченных мерах низкоуглеродного регулирования практически равны нулю.
Риски невыполнения обязательств в 2030 г. формируются только в случае исключения поглощающей способности лесов при оценке динамики нетто-выбросов. В этом случае для выполнения обязательств по Парижскому соглашению потребуется контроль за величиной выбросов ПГ от крупных эмитентов.
Парижское соглашение предусматривает необходимость ужесточения национальных обязательств по ограничению выбросов ПГ каждые 5 лет. При заданных темпах роста экономики, отказе от реализации дополнительных мер политики и при опоре только на уже действующие меры Россия не сможет брать на себя более жесткие обязательства на 2040 г. и 2050 г., особенно если стоки углерода в лесах будут сокращаться в соответствии с пессимистическими прогнозными оценками.
При развитии по базовому сценарию Россия может сохранить обязательство по ограничению выбросов уровнем 70% от уровня 1990 г. при максимальном учете поглощающей способности лесов, но существует вероятность не выполнения этого обязательства при существенном сокращении стока выбросов ПГ.
Этот риск нивелируется при условии: (а) ограничения площади сплошных рубок уровнем базового сценария Стратегии развития лесного комплекса и принятия мер для нейтрализации динамичного сокращения стоков в леса; (б) задания обязательств России не на конец периода (2050 г.), а в форме среднегодового углеродного бюджета за пять лет (2045-2050 гг.), подобно тому как принимались обязательства в рамках Киотского протокола;
Если сектор ЗИЗИЛХ не учитывать, то при сохранении выбросов от энергетического сектора устойчиво ниже 70% от уровня 1990 г. динамика выбросов ПГ определяется в таких секторах, как промышленные процессы, сельское хозяйство и отходы. Существует вероятность, что за счет этих секторов выбросы ПГ в 2030 г. превысят уровень 70% от значения 1990 г.;
При оптимистичном варианте базового сценарии по захвату углерода лесами выбросы ПГ из всех источников до 2050 г. будут устойчиво ниже 60% от значения 1990 г. В этом случае Россия может: (а) сохранить принятые по Парижскому соглашению на 2030 г. обязательства до 2050 г. или (б) медленно их повышать до 35-40% в среднем за 2045-2050 гг.

Рисунок 12. Динамика антропогенных выбросов ПГ во всех секторах для базового сценария (доля от уровня 1990 г.)

Сценарий “INDC”

Задача сценария “INDС” – сформировать пакет мер в разных секторах, который позволит гарантированно удерживать выбросы ПГ вплоть до 2050 г. на уровне ниже 70% от значения 1990 г.

Дополнительные меры принимаются только в секторах промышленные процессы и использование продукции; сельское хозяйство и отходы; землепользование, изменения в землепользовании и лесное хозяйство;
Все макроэкономические условия сценария “INDС” принимаются такими же, как в базовом сценарии. Несколько меняются только объемы производства отдельных видов продукции, которые являются результатом дополнительных мер, предусмотренных в этом сценарии.

Для стабилизации и последующего снижения выбросов ПГ в секторе промышленные процессы и использование продукции предполагается заключение добровольных соглашений Правительства РФ и бизнеса или согласование Планов декарбонизации, позволяющих:

увеличить объемы производства горячебрикетированного и прямовосстановленного железа с 8 млн т в 2018 г. до 18 млн т в 2036 г. и до 33 млн т в 2050 г., что позволит снизить выбросы от производства чугуна и использования кокса;
вводить все новые мощности алюминиевых заводов с технологией “инертных” анодов;
повысить долю добавок в цементе к 2036 г. до 30%, а к 2050 г. – до 45% и увеличить долю добавок при производстве бетона и строительных смесей на основе цемента;
повысить долю улавливания и использования СО₂ при производстве аммиака и карбамида с нынешних 16% до 28% в 2050 г.

Для стабилизации и последующего снижения выбросов ПГ в секторе отходы предполагается:

обеспечить рост объемов переработки ТКО до 30% к 2030 г. с последующим увеличением в среднем на 0,5% в год до 2050 г.;
к 2030 г. полностью закончить обеспечение инфраструктуры и информационное обеспечение систем по раздельному сбору мусора, запуск административных (запрет) и экономических (залоговая стоимость пластиковой тары и др.) механизмов по сокращению использования одноразовой пластиковой упаковки и сокращению пищевых отходов в целях стабилизации объема вывоза отходов на душу населения.

Для торможения роста выбросов ПГ в секторе сельское хозяйство предполагается:

в животноводстве – снизить поголовье коров за счет повышения доли продуктивных пород;
в растениеводстве – сократить запахивание растительных остатков и реализовать комплекс мер по их утилизации и использованию в качестве топлива или удобрений.

Для повышения стоков ПГ в секторе ЗИЗИЛХ предполагаются изменения в организации охраны лесов от пожаров в национальном масштабе в двух вариантах:

распространение авиационной охраны на современную зону космомониторинга II уровня в 2021-2030 гг. равными площадями (10% в год);
распространение авиалесооохраны на обе зоны космомониторинга в 2021-2030 гг. равными площадями (по 10% в год). Этот сценарий предполагает полный охват лесного фонда России авиационной охраной от пожаров, но требует значительно б***о***льших затрат.

При развитии по сценарию “INDC” рост нетто-выбросов ПГ ограничивается в 2017-2030 гг. 9-10%, а в 2017-2050 гг. – 11-27%

Выбросы от сектора энергетика растут на 5% к 2030 г., а к 2050 г. возвращаются на уровень 2017 г.
Выбросы от промышленных процессов практически замораживаются до 2030 г. и растут только на 3% к 2050 г.
Выбросы от сектора сельское хозяйство растут на 11% к 2030 г., и только затем происходит их торможение. К 2050 г. они растут на 15%.
Рост выбросов от сектора отходы резко тормозится до 7% к 2030 г. и возвращается на уровень 2017 г. к 2050 г.
Нижняя граница оценки объема стоков ПГ в леса увеличивается на 153 млн тСО_2экв.

Рисунок 13. Динамика антропогенных выбросов ПГ во всех секторах для сценария "INDC"

** При условиях сценария “INDC” Россия сможет брать на себя более жесткие обязательства на 2040 г. и на 2050 г. **

Вплоть до 2050 г. при максимальном учете стоков обязательство может быть повышено до диапазона 35-40% от уровня 1990 г.

При развитии по сценарию “INDC”:

обязательство по снижению выбросов на 25% к 2020 г. выполняется с большим запасом при учете стоков в секторе ЗИЗИЛХ и с определенным запасом – без учета этого сектора;
обязательство по снижению выбросов на 30% также выполняется с запасом при учете стоков в секторе ЗИЗИЛХ на всем временном горизонте до 2050 г.;
обязательство по снижению выбросов на 30% проходит с небольшим запасом в секторе энергетика на всем временном горизонте до 2050 г.;
обязательство по снижению выбросов на 25-30% проходит с небольшим запасом для всех секторов даже без учета стоков в ЗИЗИЛХ.

Рисунок 14. Динамика антропогенных выбросов ПГ во всех секторах для сценария “INDC” (доля от уровня 1990 г.)

“Энергоэффективный” сценарий

Задача “энергоэффективного” сценария – выявить возможности ограничения роста выбросов ПГ за счет реализации широкого пакета мер политики по повышению энергоэффективности во всех секторах экономики

Макроэкономические допущения основаны на условиях базового сценария с учетом мер по ограничению выбросов ПГ в сценарии “INDС”.
Объемы генерации электрической и тепловой энергии на безуглеродных источниках (АЭС, ГЭС, биоТЭС и ВИЭ) сохраняются на уровне базового сценария, однако за счет сокращения потребности в электрической и тепловой энергии растет их доля в объемах генерации.
Объемы добычи ископаемого топлива корректируются таким образом, чтобы за вычетом внутреннего потребления они не превышали заложенных МЭР в базовом сценарии объемов экспорта.

Для реализации “энергоэффективного” сценария правительству Российской Федерации необходимо разработать новую Государственную программу "Энергоэффективная Россия"

При любом методе оценки энергоемкость ВВП России в 2007-2018 гг. снизилась не более чем на 8%.

В “энергоэффективном” сценарии энергоемкость ВВП должна снизиться в 2018-2036 гг. на 40% (32% в базовом сценарии) и на 58% в 2050 г. (48% в базовом сценарии)

За 10 лет с момента принятия Указа Президента РФ от 4 июня 2008 г. № 889 “О некоторых мерах по повышению энергетической и экологической эффективности российской экономики” система государственного управления процессами повышения энергоэффективности сначала была развернута, в затем (после 2014 г.) практически свернута.
В 2008-2019 гг. было принято около 140 нормативно-правовых актов в сфере повышения энергоэффективности, но без финансовой поддержки, в т.ч. бюджетной, они не дают желаемого результата.
Расходы федерального бюджета по направлению повышения энергоэффективности снизились в 50 раз. Для стимулирования деятельности по повышению энергоэффективности в субъектах Российской Федерации необходимо восстановить механизм выделения субсидий из федерального бюджета на поддержку региональных программ энергосбережения.

Строительство новых источников энергии с самыми высокими параметрами энергоэффективности.

Снижение доли потерь электрической и тепловой энергии до уровней технологических лидеров.

Основные меры по повышению энергоэффективности в электро- и теплоэнергетике включают:

долгосрочные целевые соглашения или планы декарбонизации;
программу модернизации систем энергоснабжения изолированных районов;
меры по стимулированию развития когенерации;
обязательства по выполнению части производственных и инвестиционных программ энергоснабжающих компаний за счет покупки неэффективной энергии и мощности у потребителей (схема энергоэффективных обязательств “белые сертификаты”);
развитие бизнеса ЭСКО в сфере малой генерации, когенерации и др.;
повышение параметров стандартов энергоэффективности для типового генерирующего и электросетевого оборудования и ограничения на оборот неэффективных образцов такого оборудования;
разработку стандартизированных банковских продуктов для финансирования программы “Зеленая энергия”;
создание системы сопоставления параметров энергоэффективности ("бенчмаркинга).

В промышленности темпы замены оборудования повышены в 2 раза по отношению к базовому сценарию.

Средние показатели энергоэффективности в 2050 г. во всех отраслях соответствуют наилучшим на сегодня в мире технологиям.

Основные меры по повышению энергоэффективности в промышленности включают:

программу “500-500” – долгосрочные целевые соглашения по повышению энергоэффективности или планы декарбонизации для 500 наиболее энергоемких предприятий, позволяющие получить суммарную экономию 500 млн тут в 2021-2035 гг.;
включение показателей энергоэффективности в категорию оцениваемых в обязательном порядке при разработке программ повышения экологической эффективности и внедрении НДТ;
стандартизацию типового промышленного оборудования;
запуск схемы “белые сертификаты”;
субсидирование разработки программ повышения энергоэффективности средними и малыми промышленными предприятиями;
субсидирование или льготное налогообложение приобретения типового промышленного оборудования высоких классов энергоэффективности;
использование средств револьверных фондов энергосбережения на реализацию проектов на средних и мелких промышленных предприятиях;
внедрение схем стимулирования работы ЭСКО в сфере эксплуатации систем типового промышленного оборудования;
создание системы сопоставления параметров энергоэффективности (“бенчмаркинга”);
поддержку сертификации систем энергоменеджмента, организацию подготовки специалистов и обеспечение им информационной поддержки.

Масштабное внедрение новых транспортных технологий, систем автоматического вождения, автоматизированных систем управления, контроля и позиционирования; трансформации транспортной политики государства в направлении перехода на модель обеспечения устойчивой мобильности.

Основные меры по повышению энергоэффективности на транспорте включают:

долгосрочные целевые соглашения или планы по декарбонизации для автомобильного, железнодорожного, авиационного, водного и трубопроводного транспорта, а также дорожного хозяйства в рамках программы “500-500”;
стандарты топливной экономичности новых автомобилей;
стимулирование покупки автомобилей с низким удельным расходом топлива (малолитражные и гибридные автомобили) и электромобилей;
госзакупки энергоэффективных транспортных средств;
предоставление гарантий по займам производителям автомобилей на программы повышения топливной экономичности их продукции и снижения удельных выбросов ПГ;
требования к городскому транспортному планированию, организации энергоэффективных перевозок грузов и пассажиров, развитие мультимодальных транспортных систем и внедрение принципов “зеленой логистики”, развитие систем общественного пассажирского транспорта, повышение качества его услуг.

Реализация технологий и практик, позволяющих за счет повышения энергоэффективности обеспечить снижение потребления энергии жилыми зданиями к 2050 г. при росте их площади в 1,9 раза.

Основные меры по повышению энергоэффективности в жилых зданиях включают:

введение новых целевых требований по эффективности использования энергии на отопление, кондиционирование, ГВС и освещение мест общего пользования и силовое оборудование жилых зданий;
льготы на строительство зданий высших классов энергетической эффективности;
программы повышения энергоэффективности в процессе капитального ремонта МКД;
субсидии из бюджета на капитальный ремонт по энергоэффективным проектам. Масштабное внедрение схем льготного кредитования проектов повышения энергоэффективности в процессе капитального ремонта МКД. Разработка стандартизированных банковских продуктов для финансирования проектов по повышению энергоэффективности в жилищном секторе;
классификацию и рейтинг жилых зданий по уровню энергоэффективности;
повышение требований стандартов и совершенствование маркировки энергоэффективности бытовых энергопотребляющих установок;
использование средств револьверных фондов на реализацию проектов в жилищной сфере;
запуск схемы “белые сертификаты” на объектах жилого фонда;
запуск программ “Теплый дом” и “Дешевый свет” для малоимущих и в районах “северного завоза”;
внедрение схем стимулирования работы ЭСКО в жилищной сфере.

Правительство должно начать с себя – введение повышенных требований к энергоэффективности новых общественных зданий и льгот на строительство энергоэффективных и “пассивных” зданий.

Основные меры по повышению энергоэффективности в зданиях бюджетной сферы и сферы услуг включают:

доведение объемов комплексных капитальных ремонтов зданий бюджетной сферы до 3% от всего фонда зданий;
создание региональных револьверных фондов энергосбережения и использование этих средств на реализацию проектов в бюджетной сфере;
запуск схемы “белые сертификаты” на объектах бюджетной сферы;
внедрение схем стимулирования работы ЭСКО в бюджетной сфере;
госзакупки энергоэффективного оборудования;
установка целевых заданий по экономии энергии на основе рейтинга (“бенчмаркинга”) и сертификацию общественных зданий по уровню энергоэффективности “Звезды энергоэффективности”.

При развитии по “энергоэффективному” сценарию нетто-выбросы ПГ в 2017-2030 гг. снижаются на 1-2%, а к 2050 г. - на 14% при высоком уровне стоков в секторе ЗИЗИЛХ, или только на 1,5% превышают уровень 2017 г. при низких стоках

Выбросы от сектора энергетика снижаются на 4% к 2030 г. и на 24% к 2050 г.
Выбросы от промышленных процессов практически замораживаются до 2030 г. и растут только на 3% к 2050 г.
Выбросы от сектора сельское хозяйство растут на 11% к 2030 г., и только затем происходит их торможение. К 2050 г. они растут на 15%.
Выбросы от сектора отходы остаются на уровне сценария “INDC”.

Рисунок 15. Динамика антропогенных выбросов ПГ во всех секторах для “энергоэффективного” сценария

* ППИП – промышленные процессы. ЗИЗИЛХ – землепользование, изменение землепользования и разведение лесов. Для этого параметра даны два варианта.

Рисунок 16. Динамика антропогенных выбросов ПГ во всех секторах для “энергоэффективного” сценария (доля от уровня 1990 г.)

При условиях “энергоэффективного” сценария Россия сможет брать на себя более жесткие обязательства на 2040 г. и 2050 г.

Вплоть до 2050 г. при максимальном учете стоков обязательство может быть повышено до диапазона 45-50% от уровня 1990 г.

В “энергоэффективном” сценарии удается обеспечить полный декаплинг: при росте ВВП в 2,45 раза выбросы ПГ не растут от уровня 2017 г. за счет снижения углеродоемкости ВВП на 45-52% (от уровня 2015 г.).
Кумулятивное снижение выбросов ПГ от уровня 1990 г. достигает к 2050 г. 91-95 млрд т СО_2экв., то есть дополнительно за 2018-2050 гг. Россия снижает кумулятивные выбросы еще на 50-55 млрд т СО_2экв. В итоге, в “энергоэффективном” сценарии в 1991-2050 гг. Россия снижает выбросы в объемах, превышающих двухлетнюю эмиссию всех ПГ секторами энергетика и промышленные процессы всех стран мира.

Сценарий “1,5 градуса”

Задача сценария “1,5 градуса” – выявить дополнительные возможности ограничения выбросов ПГ преимущественно за счет реализации широкого пакета мер политики по:

повышению доли безуглеродной генерации электрической и тепловой энергии, как на централизованных источниках, так и на локальных установках потребителей (до счетчика), применению технологий захвата, утилизации и(или) захоронения углерода;
снижению потребления материалов, повышению эффективности их использования и доли утилизации вторичных ресурсов;
переводу транспорта на траекторию низкоуглеродного развития;
росту утилизации биогаза в системах управления отходами и в сельском хозяйстве;
повышению продуктивности сельского хозяйства, снижению потребности в минеральных удобрениях и изменению в рационе питания;
предотвращению снижения стоков ПГ в российских лесах;
введению налога на углерод и запуска механизма углеродного регулирования в форме схемы зачетных сокращений.

В сценарии “1,5 градуса” доля выработки электроэнергии на безуглеродных источниках (АЭС, ГЭС, ВИЭ) к 2050 г. повышается до 62% против 41% в базовом сценарии.

Рассматривается вариант форсированного развития АЭС и ГЭС после 2030 г.

Предполагается, что будет сформулирована национальная целевая установка по развитию ВИЭ на уровне не ниже 8% от суммарной генерации к 2036 г. и 18% к 2050 г. на основе допущения, что к 2035 г. экономика проектов ВИЭ серьёзно улучшится, а цены на газ и уголь будут повышаться, в т.ч. за счет введения налога на углерод

Будут усовершенствованы оптовый и розничный рынки электрической энергии. Модель оптового рынка будет модифицирована с переходом к рынку единой цены с повышением роли нерегулируемых двусторонних договоров между поставщиками и покупателями, в т.ч. дающих возможность приобретения электроэнергии от источников с низким “углеродным следом”.
Будет усилено вовлечение потребителей в процесс формирования цен, графиков нагрузки и условий поставки электроэнергии.
Системы теплоснабжения и холодоснабжения будут постепенно трансформироваться в четвертое поколение систем теплоснабжения.
Технология захвата и захоронения углерода от электростанций начинает применяться после того, как налог на углерод превышает стоимость захвата и захоронения углерода.
Будет реализована Дорожная карта развития водородной энергетики в России. Потенциальные крупные поставщики водорода, метановодородной смеси и аммиака как на внутренний, так и на мировой рынки – ПАО “Газпром”, Госкорпорация “Росатом”, ПАО “Новатэк”, “Русгидро” и др. – начнут активную реализацию мер, предусмотренных Дорожной картой.

В промышленности Долгосрочные целевые соглашения по повышению энергоэффективности будут заменены на Планы декарбонизации.

После их согласования изменения будут внесены в актуализированные отраслевые стратегии развития до 2050 г.

Принимаемые меры политики по интеграции параметров повышения эффективности использования материалов, повышения утилизации вторичных ресурсов (утилизационые сборы, переквалификация части отходов во вторичные ресурсы) получат дальнейшее развитие и будут интегрированы в бизнес-модели.
Меры по стимулированию технического прогресса в отношении снижения среднего веса продукции, снижения доли производственного лома и роста утилизации амортизационого лома приведут к снижению потребности во многих энергоемких материалах.
Начнут применяться новые технологии с заменой сырья на базе углеводородов на материалы, позволяющие заметно снизить выбросы от промышленных процессов, включая водород.
Планы декарбонизации должны отражать меры по смягчению возможных внешних шоков, связанных с введением таможенного регулирования в отношении товаров с высоким углеродным следом, и меры по перестройке экономической деятельности в уязвимых (например, угольных) регионах, включая их переориентацию на производство низкоуглеродной продукции.

В сценарии “1,5 градуса” происходит снижение грузоемкости ВВП за счет сокращения перевозок топлива и сырья.

Структура пассажирооборота смещается в сторону железнодорожного транспорта, городского электрического, автобусного (электробусы), водного и немоторизированного транспорта.

Углубляется электрификация транспорта с доведением доли гибридов и электромобилей в парке всех автотранспортных средств до 70-75% к 2050 г. за счет их существенного удешевления и реализации фискальных и административных мер

Внедряются механизмы управления транспортным спросом и мобильностью населения и изменения в градостроительной политике.
Стимулируется изменение структуры грузо- и пассажирооборота в пользу менее углеродоемких видов транспорта.
Развивается скоростной железнодорожный транспорт.
Внедряются эффективные механизмы обновления автотранспортного парка утилизации транспортных средств и их компонентов, и стандарты пробеговых выбросов ПГ.
Стимулируется повышение доли парка транспортных средств, использующих низкоуглеродные виды топлива и энергии, включая электроэнергию, биотопливо, природный газ, биогаз, водород, с перспективой отказа от производства и использования транспортных средств с двигателями внутреннего сгорания, использующими невозобновляемые углеродные топлива;
Предполагается перевод не менее 25% парка автомобилей федерального правительства к 2025 г. на автомобили с ультранизкими выбросами ПГ.
Устанавливаются квоты для российских автопроизводителей на автомобили с низкими уровнями выбросов ПГ (менее 50 г СО₂/км).
Развивается транспортная инфраструктура и логистика, позволяющая повысить долю низкоуглеродных видов топлива и электроэнергии на транспорте, повышаются возможности использования новых форм индивидуальной мобильности на основе развития связной велосипедной и безопасной пешеходной инфраструктур.

Меры политики, направленные на повышение использования альтернативных источников энергии, позволяют повысить их долю в потреблении энергии зданиями с 0,2% в 2018 г. до 16,1% в 2050 г., а выработка электрической энергии на фотоэлектрических панелях, установленных до счетчика, к 2050 г. растет до 50,7 млрд кВт-ч.

В сценарии “1,5 градуса” предполагается, что будут приняты дополнительные меры стимулирования оснащения зданий установками, использующими ВИЭ:

солнечными коллекторами для горячего водоснабжения;
фотоэлектрическими панелями для выработки электроэнергии;
тепловыми насосами, включая гибридные системы, в т.ч. с применением топливных элементов на водороде, для теплоснабжения;
блоками-утилизаторами (приточно-вытяжными устройствами) и тепловыми насосами для утилизации теплоты вентиляционных выбросов и квартирных и общедомовых утилизаторов теплоты сточных вод.
При нормировании показателей энергоэффективности в зданиях предполагается с 2045 г. осуществить переход к таким показателям, как кгСО₂/кВт-ч тепловой энергии, или кгСО₂/м²/год.
Предполается также реализовать меры по повышению доли деревянного домостроения, что позволит сократить потребность в энергоемких материалах.

В сценарии “1,5 градуса”, предполагается введение налога на углерод в цене топлива для всех потребителей, кроме населения

Налог вводится с 2025 г. по ставке, эквивалентной 2 долл./тСО_2экв., с равномерным графиком ежегодного повышения на 2 долл./тСО _2экв. В итоге к 2050 г. ставка налога достигает 52 долл./тСО_2экв. (3900 руб./тСО _2экв.). В ценах 2016 г. цена углерода в 2050 г. равна 1326 руб./тСО _2экв.).
За счет введения налога средняя цена на электроэнергию к 2050 г. повышается на 0,63 руб./кВт-ч (на 0,21 руб./кВт-ч в ценах 2016 г.).
Ставка налога на углерод для энергоемкой промышленности устанавливается таким образом, чтобы суммарный платеж по этому налогу не превышал до 2030 г. 0,7% от объемов реализации продукции и услуг, а после 2030 г. – 1%.
Компании, заключившие Долгосрочные целевые соглашения или Планы декарбонизации либо освобождаются от его уплаты, либо получают льготы по уплате налога на углерод.

Предлагаемая к реализации в России модель регулирования выбросов ПГ предполагает активное использование зачетных сокращений.

Введение режима зачетных единиц создаст необходимые условия для перехода к рыночному регулированию выбросов ПГ, неотъемлемой частью которого он останется.

Формируется рынок зачетных сокращений, часть которых может использоваться российскими компаниями для выполнения своих обязательств по таким механизмам, как CORSIA, и для снижения “углеродного следа” на основе верифицированных единиц зачетных сокращений

В рамках этой модели для нескольких секторов (электроэнергетика, теплоэнергетика, отдельные отрасли промышленности, трубопроводный и железнодорожный транспорт) на основе анализа данных отчетности о выбросах ПГ до 2024 г. в рамках согласованных правительством и бизнесом Планов декарбонизации задаются ограничения на выбросы ПГ на 2025-2030 гг. Эти ограничения могут быть сформулированы как стабилизация выбросов ПГ на всех источниках, включая вновь построенные, или как требование снижения выбросов ПГ на 5% для всех имеющихся установок к 2030 г.
Предприятиям регулируемых секторов разрешается приобретать зачетные сокращения ПГ в других секторах. Для этих проектов в других секторах устанавливаются правила оценки полученных сокращений выбросов ПГ.
Такой механизм позволит использовать потенциал снижения прямых и косвенных выбросов ПГ в других секторах экономики и тем самым повысит экономическую эффективность регулирования уровня выбросов ПГ и позволит получить надежные оценки стоимости снижения выбросов ПГ в различных секторах и на различных объектах.
Для отдельных видов проектов могут быть разработаны правила подготовки и оценки их результативности, а также определения объема и цены приобретения зачетных сокращений.

В сценарии “1,5 градуса” в секторе отходы:

дополнительно реализуются меры по наращиванию объемов переработки и утилизации отходов на 1% в год;
реализуются меры по дегазации полигонов;
осуществляется ликвидация несанкционированных свалок с постепенным снижением выбросов от ТБО до 20%.

Дополнительные мероприятия по контролю за выбросами ПГ в сельском хозяйстве должны найти свое отражение в Плане по сокращению выбросов парниковых газов в секторе сельское хозяйство.

Сценарий “1,5 градуса” предполагает слом тренда на рост выбросов в секторе сельского хозяйства и переход к тренду снижения выбросов за счет следующих дополнительных мер:

Со стороны предложения:

повсеместное распространение практик точного земледелия и обеспечение на этой основе роста урожайности при снижении внесения минеральных удобрений;
замена всего поголовья скота (в первую очередь молочных коров) на высокопродуктивные породы;
производство альтернативного протеина;
полная утилизация потенциала биоэнергетики на основе отходов агропромышленного комплекса.

Со стороны спроса:

снижение объема пищевых отходов и пересмотр диеты;
запуск информационных кампаний с рекомендациями по здоровому питанию, борьбе с избыточным весом, позитивному влиянию на здоровье разнообразной диеты, сокращению в рационе доли продуктов с высоким “углеродным следом” за счет роста доли более экологичной пищи.

Сценарий “1,5 градуса” предполагает за счет широкого набора мер ограничить масштабы сокращения стоков ПГ в секторе ЗИЗИЛХ в 2050 г. уровнем не ниже 277 млн т СО_2экв.

Среди этих мер ключевыми являются противопожарные мероприятия, направленные на профилактику, оперативное обнаружение и своевременное тушение лесных пожаров; сокращение объемов сплошных рубок и замена их выборочными, сохранение почвенного покрова и сокращение потерь древесины при лесозаготовках; а также:

ускоренное лесовосстановление вырубок и гарей качественным посадочным материалом, лесовосстановление в малолесных регионах юга России породами деревьев, а не хвойными монокультурами, создание противоэрозионных и полезащитных насаждений на пахотных землях в малолесных районах;
развитие системы плантационного лесовыращивания силами лесопромышленных компаний и фермерских хозяйств на заросших лесом старше 10-15 лет землях сельскохозяйственного назначения;
создание стимулов для формирования хозяйственно-ценных насаждений, например, за счет взимания арендной платы за единицу площади аренды, а не за объем вырубленной древесины в лесах зоны интенсивного лесовыращивания;
отказ от создания монокультур, отличающихся низкой устойчивостью к вредителям и болезням, формирование смешанных и сложно “структурированных” (разновозрастных) лесов;
своевременное проведение рубок ухода, особенно в молодняках, что позволит увеличить долю ценных пород и улучшить качество древесины;
минимизация нарушений почвенного покрова (отказ от корчевания пней и распашки под культуры, приводящих к потерям углерода в почве);
охрана лесов от вредителей и болезней;
внедрение в нормативно-правовую базу обязательных требований по сохранению биоразнообразия при интенсивном ведении лесного хозяйства;
создание государственной компании по управлению защитными, рекреационными и резервными лесами для обеспечения сохранения в этих лесах биоразнообразия и экологических ценностей;
обеспечение накопления углерода в почвах сельскохозяйственных земель за счет мер, направленных на повышение плодородия;
решение задачи по использованию древесины малоценных пород и древесины от рубок ухода, расширение производства и внутреннего потребления изделий из древесины с длительным сроком использования, замещение древесиной материалов с большим углеродным следом.

В сценарии “1,5 градуса” мобилизуются все ресурсы дополнительного снижения выбросов ПГ.

Это позволяет снизить нетто-выбросы ПГ в 2017-2030 гг. на 16%, а к 2050 г. – на 36-55%.

К 2050 г. нетто-выбросы ПГ оказываются на 67-73% ниже уровня 1990 г.

Выбросы от сектора энергетика снижаются на 9% к 2030 г. и на 48% к 2050 г.
Выбросы от промышленных процессов снижаются на 6% к 2050 г.
Выбросы от сектора сельское хозяйство к 2050 г. снижаются на 15% от уровня 2017 г.
Выбросы от сектора отходы в 2017-2050 гг. снижаются на 18%.
В секторе ЗИЗИЛХ стоки не сокращаются ниже уровня 277 млн т СО_2экв.

Рисунок 17. Динамика антропогенных выбросов ПГ во всех секторах для сценария "1,5 градуса"

* ППИП – промышленные процессы. ЗИЗИЛХ – землепользование, изменение землепользования и лесное хозяйство. Для этого параметра даны два варианта.

Рисунок 18. Динамика антропогенных выбросов ПГ во всех секторах для сценария “1,5 градуса” (доля от уровня 1990 г.)

При условиях сценария “1,5 градуса” Россия сможет каждые 5 лет брать на себя более жесткие обязательства. На 2040 г. они могут быть равны 40-45% от уровня 1990 г., а на 2050 г. – 25-33%.

Кумулятивное снижение выбросов ПГ к 2050 г. от уровня 1990 г. достигает 102-106 млрд тСО_2экв.

Этот результат можно использовать как новую форму национальных обязательств.

В сценарии “1,5 градуса” удается обеспечить двойной декаплинг: при росте ВВП в 2,45 раз потребление первичной энергии снижается, и выбросы ПГ также снижаются. Углеродоемкость ВВП снижается в 5 раз (от уровня 2015 г.) в случае высокого стока и на 72% – в случае низкого.
Кумулятивное снижение выбросов ПГ составляет около 10% глобального углеродного бюджета при ограничении потепления климата уровнем 1,5-2^оС и в 2,5 раза превышает годовую эмиссию всех ПГ секторами энергетика и промышленные процессы всех стран мира.
При некоторой дополнительной работе и обосновании можно сформулировать очень “звонкое” обязательство для России – обеспечить к 2050 г. кумулятивное снижение выбросов ПГ от уровня 1990 г. в размере 100 млрд тСО_2экв.

Рисунок 19. Динамика ВВП, нетто-выбросов ПГ и “углеродоемкости” ВВП для сценария "1,5 градуса"

Источник: Данные за 2000-2017 гг. – Росстат и Национальный доклад о кадастре антропогенных выбросов из источников и абсорбции поглотителями парниковых газов, не регулируемых Монреальским протоколом, за 1990-2017 гг. Москва 2019. Прогнозные оценки – ЦЭНЭФ-XXI.

Сравнение сценариев. Оценка затрат, влияния на ВВП и дополнительных выгод

Риски невыполнения обязательств России по контролю за выбросами ПГ в 2030 г. формируются только в случае исключения поглощающей способности лесов при оценке динамики нетто-выбросов.

В этом случае для выполнения обязательств по Парижскому соглашению может потребоваться контроль за величиной выбросов ПГ от крупных эмитентов.

Вариант динамичного роста на старой технологической основе на базе только уже принятых мер политики и разработанных в прежние годы стратегий и программ развития отдельных отраслей (многие из которых не в полной мере учитывают новейшие тенденции технологического развития), как показывает практика последнего десятилетия, просто невозможен

Поскольку все сценарии базируются на довольно оптимистичных допущениях о темпах экономического роста, то риски невыполнения обязательств по Парижскому соглашению в принятой Россией формулировке (с максимальным учетом поглощающей способности лесов) даже при ограниченных мерах низкоуглеродного регулирования практически равны нулю.
Без принятия дополнительных мер по переходу на модель инновационного роста с опорой на новейшие, в том числе низкоуглеродные, технологии невозможно повысить производительность труда, капиталоотдачу, снизить материалоемкость и энергоемкость экономики, и на этой основе повысить темпы ее роста.
Без модернизации отставание от технологических лидеров увеличится, новые технологические рыночные ниши в цепочках создания добавленной стоимости будут захвачены бизнесом других стран, традиционные для России рынки сбыта сырьевых товаров будут сужаться, темпы экономического роста будут заметно ниже целевых, а нетто-выбросы ПГ в этом случае заметно не превысят нынешнего уровня.
Вариантов практически два:
обеспечение целевых темпов роста на основе ликвидации технологического разрыва и выхода на технологические границы; или
медленный технологический прогресс и соответствующий ему медленный рост экономики.
В обоих случаях вплоть до 2050 г. нетто-выбросы ПГ не превысят 55-60% от уровня 1990 г.

Повышение амбиций в плане ограничения выбросов ПГ может быть поэтапным и базироваться на основе анализа успехов и проблем с реализацией Стратегии долгосрочного развития экономики Российской Федерации с низким уровнем выбросов ПГ до 2050 г. и на основе выявления новых технологических возможностей ускорения роста экономики при снижении выбросов ПГ.

Обязательства должны приниматься с оговоркой о мониторинге их достижения по действующей на момент их принятия методике инвентаризации.

Россия может поэтапно с шагом в 5 лет повышать амбициозность своих обязательств по трем возможным схемам:

мягкие обязательства (без снижения за пределы нетто-выбросов 2017 г.):
65-70% от уровня 1990 г. в 2031-2035 гг.;
60-65% от уровня 1990 г. в 2036-2040 гг.;
55-65% от уровня 1990 г. в 2041-2045 гг.;
50-55% от уровня 1990 г. в 2046-2050 гг.;
умеренные обязательства:
65-70% от уровня 1990 г. в 2026-2030 гг.;
60-65% от уровня 1990 г. в 2031-2035 гг.;
55-60% от уровня 1990 г. в 2036-2040 гг.;
50-55% от уровня 1990 г. в 2041-2045 гг.;
45-50% от уровня 1990 г. в 2046-2050 гг.;
амбициозные (для России) обязательства:
60-65% от уровня 1990 г. в 2026-2030 гг.;
55-60% от уровня 1990 г. в 2031-2035 гг.;
50-55% от уровня 1990 г. в 2036-2040 гг.;
45-50% от уровня 1990 г. в 2041-2045 гг.;
40-45% от уровня 1990 г. в 2046-2050 гг.
Выбор более амбициозных целей придаст импульс технологической модернизации экономики.
Все предложенные схемы не выходят за рамки оценок “энергоэффективного” сценария при условии сохранения высоких уровней стоков ПГ в секторе ЗИЗИЛХ.
В случае более медленного снижения энергоемкости запуск только части мер, предусмотренных в сценарии “1,5 градуса”, позволит нейтрализовать риск невыполнения обязательств по любой из выбранных схем повышения амбициозности обязательств.
Новой формой национальных обязательств может стать обязательство по кумулятивному снижению выбросов ПГ в 1990-2050 г. от уровня 1990 г. в размере 90-100 млрд тСО_2экв. Ни одна страна мира не сможет принять эквивалентного обязательства.
Россия в коалиции с партнерами по БРИКС может выступить в роли инициатора корректировки принципов оценки климатической ответственности. В сценарии “1,5 градуса” воплощенные в сырьевых экспортных товарах выбросы ПГ в 2050 г. равны 337 млн т СО_2экв. Их вычет из суммы территориальных выбросов ПГ позволил бы снизить выбросы к 2050 г. на 88% от уровня 1990 г.

Горизонт всех прогнозных моделей заканчивается в 2050 г. За пределами этого отрезка времени любые формулировки относительно возможных сроков достижения Россией нетто-нулевых выбросов ПГ – умозрительные.

Все зависит как от темпов роста экономики, так и от перечня и интенсивности реализации мер политики по ее низкоуглеродной трансформации.
Экстраполяция траекторий для сценария “1,5 градуса” при высоких стоках ПГ дает выход на нулевые нетто-выбросы ПГ к 2075 г., а при низких стоках – к 2100 г. При более медленном росте ВВП выход на нетто-нулевые выбросы возможен уже к 2066 г.
Экстраполяция траекторий для энергоффективного сценария показывает, что выход на нетто-нулевые выбросы возможен за пределами 2100 г.

Рисунок 20. Динамика нетто-выбросов ПГ для разных сценариев по сравнению с уровнем 1990 г. и эволюция возможных обязательств России по контролю за выбросами ПГ

Рисунок 21. Экстраполяция параметров сценария “1,5 градуса” для оценки перспектив выхода России на углеродную нейтральность

Рисунок 22. Динамика выбросов ПГ по секторам для четырех сценариев (млн т СО_2экв.)

Источник: Данные за 1990-2017 гг. – Национальный доклад о кадастре антропогенных выбросов из источников и абсорбции поглотителями парниковых газов, не регулируемых Монреальским протоколом, за 1990-2017 гг. Москва 2019. Прогнозы до 2050 г. – ЦЭНЭФ-XXI.

Рисунок 23. Низкоуглеродные часы. Связь относительного и кумулятивного изменения нетто-выбросов ПГ от уровня 1990 г. Не столько относительное, сколько абсолютное снижение выбросов необходимо для стабилизации климата

Вставка – кумулятивный прирост неттто-выбросов ПГ относительно 1990 г. по четырем сценариям.</span.>

Источник: ЦЭНЭФ-XXI.

При росте ВВП России в 2,45 раза к 2050 г. ограничение выбросов ПГ возможно только на основе динамичного снижения углеродоемкости.

Главным драйвером снижения углеродоемкости является снижение энергоемкости.

Если в базовом сценарии она снижается на 35-48% по отношению к уровню 2016 г., то в “энергоэффективном” – уже на 54-62%, а в сценарии “1,5 градуса” – практически в 4-5 раз.
В базовом сценарии энергоемкость ВВП (без учета неэнергетических нужд) снижается на 56% по отношению к уровню 2007 г., в “энергоэффективном” – за счет запуска дополнительных мер для ускорения реализации потенциала повышения энергоэффективности – уже на 66%, а в сценарии “1,5 градуса”, в т.ч. за счет экономии энергоемких материалов, – на 70%. Такая динамика позволит практически ликвидировать технологический разрыв с ведущими странами в сфере эффективности использования энергии.

По мере расширения от сценария к сценарию перечня реализуемых мер политики сумма затрат на их реализацию увеличивается с 198 трлн руб. в ценах 2016 г. в базовом сценарии до 199 трлн руб. в сценарии “INDC”, 209 трлн руб. в “энергоэффективном” сценарии и до 219 трлн руб. в сценарии “1,5 градуса”.

При этом происходит перераспределение капитальных вложений от сферы добычи и поставок топлива в пользу электроэнергетики и повышения энергоэффективности

По мере перехода от базового сценария к сценарию “1,5 градуса”:

снижаются объемы инвестиций в добычу и транспорт топлива и тепловую генерацию;
растет объем инвестиций в низкоуглеродные источники централизованной генерации (АЭС, ГЭС и ВИЭ) и децентрализованной мини-генерации на уровне зданий;
растет доля инвестиций в повышение энергоэффективности во всех секторах, включая повышение КПД тепловых электростанций;
особенно существенно растут инвестиции в повышение энергоэффективности на транспорте и в зданиях;
среднегодовые приросты суммарных капитальных вложений в секторе энергетика по отношению к базовому сценарию достигают 11% в 2021-2025 гг., 18% в 2026-2030 гг., 22% в 2031-2035 гг., а затем по мере удешевления технологий ВИЭ сокращаются до 11% в 2036-2040 гг., 4% в 2041-2045 гг. и остаются на уровне базового сценария в 2045-2050 гг. Для пика прироста капитальных вложений в 2031-2035 гг. они составляют 0,6% ВВП.

Платежи по налогу на углерод к 2050 г. составят 4,5 трлн руб., или 0,7% ВВП.

Отчасти этот прирост станет компенсацией снижения акцизов от использования жидкого топлива на автомобильном транспорте. Поэтому введение налога на углерод может оказаться фискально целесообразным

Если вводить налог на углерод с компенсацией за счет снижения налогов на доходы, то налоговая нагрузка на бизнес не вырастет.
Поступления от налога на углерод можно использовать в качестве целевого источника финансирования мер поддержки повышения энергоэффективности и внедрения ВИЭ. В этом случае важной функцией налога станет формирование источника финансирования широкого перечня мер, на которых базируются сценарии “энергоэффективный” и “1,5 градуса”.
Повышение цен на энергию и платежей за счет введения налога на углерод не касается населения. Поэтому доля расходов на энергоснабжение населения не меняется по сравнению с “энергоэффективным” сценарием.
Доля расходов всех потребителей в ВВП в 2050 г. несколько повышается, но остается на очень низком уровне 5,2%, что существенно ниже верхнего порога экономической доступности энергии, равного 10% ВВП, и поэтому не грозит торможением его роста даже в отсутствие компенсации налоговой нагрузки за счет снижения налогов на доходы.

Рисунок 24. Сравнение затрат по направлениям в секторе энергетика при развитии по четырем сценариям (в ценах 2016 г.)
рез.png

Источник: ЦЭНЭФ-XXI.

В России (по оценке ВОЗ и МЭА) экономические потери от связанной с загрязнением воздуха преждевременной смертности равны 2600 долл/чел., а в сумме – около 380 млрд. долл.

Снижение выбросов твердых частиц в атмосферный воздух только за счет мер по снижению выбросов ПГ может привести к снижению экологически обусловленной смертности в городах не менее чем на 10%.

С учетом эффектов от снижения выбросов прочих загрязняющих веществ и от снижения смертности по причине дефицита теплового комфорта всего в 2020-2050 гг. смертность снизится более чем на 1 млн чел.

При развитии по базовому сценарию кумулятивные выбросы вредных веществ в атмосферу за 2020-2050 гг. составят 789 млн т, сбросы неочищенных сточных вод – 453 млрд м³, а отходы – 207 млрд т, в т.ч. ТКО – 13 млрд м³. Это совершенно неприемлемые масштабы нагрузки на окружающую среду России, которые могут многократно усугубить остроту экологических проблем и формируют серьезные угрозы экологической безопасности России и здоровью россиян.
Только за счет мер по снижению выбросов ПГ в сценарии “1,5 градуса” кумулятивные выбросы загрязняющих веществ в атмосферу в 2020-2050 гг. снизятся на 168 млн т, или на 21% от значения базового сценария. Эти меры также позволяют существенно понизить уровень городского шума, сократить сбросы неочищенных сточных вод на 26 млрд м³, а объемы отходов – на 10 млрд т.
Снижение выбросов ПГ в секторе энергетика на 100 т СО₂экв. приводит к дополнительному снижению выбросов загрязняющих веществ в атмосферу на 1,1 т.
Предлагаемый переход на более здоровую диету может дать эффект порядка 0,5% ВВП.
Важным дополнительным эффектом является снижение рисков, связанных с изменением климата. Однако этот эффект зависит не только от усилий России, но и от усилий других стран, поэтому оценить его количественно не представляется возможным.

В России должна быть создана система мониторинга реализации низкоуглеродной стратегии развития на основе мобилизации всех доступных источников информации, анализа и обобщения опыта.

Она должна стать информационной базой для разработки целевых показателей сокращения выбросов ПГ по стране в целом, по отдельным секторам экономики и по субъектам Российской Федерации, а также базой для мониторинга реализации государственной климатической политики.

Помимо Национального доклада о кадастре антропогенных выбросов из источников и абсорбции поглотителями парниковых газов, не регулируемых Монреальским протоколом, базой для создания этой системы мониторинга может стать Приказ № 471 Министерства экономического развития Российской Федерации от 01.08.2019 г. “Об утверждении методики расчета энергоемкости валового внутреннего продукта Российской Федерации и оценки вклада отдельных факторов в динамику энергоемкости валового внутреннего продукта Российской Федерации” с доработкой в плане отражения динамики ПГ и оценки вклада отдельных факторов в определение этой динамики.
Его можно дополнить:
развитием и корректировкой форм федерального статистического наблюдения;
системой мониторинга масштабов реализации низкоуглеродных технологий, ключевых технологических параметров, стоимости их реализации, анализа дополнительных выгод от их применения; и
блоком международных сопоставлений.
Пересмотр Стратегии можно проводить 1 раз в 5 лет по результатам мониторинга за год до срока объявления новых обязательств.

Russia’s long-term low carbon economic development perspectives^[6]

Climate change: causes, manifestation, and implications

Global warming is beyond any doubt.

The greatest contribution of the anthropogenic factor to the growth of atmospheric concentration of greenhouse gases and the global warming has been observed since the mid-20^th century. The cumulative impact of all other factors has only been counteracting the temperature growth

Atmospheric concentrations of the key greenhouse gases (carbon dioxide, methane, and nitrous oxide) keep growing and have reached unprecedented levels not seen in the last 800 thousand years.
This growth primarily results from fuel combustion and, secondly, from land use change.
Global warming manifests through the growing heat content of the ocean, declining snow and ice volumes, and increasing sea level.

Continued GHG emissions will exacerbate the global warming and change in all of the elements of the climate system. The estimates show, that a 3 ^oC temperature rise may result in nearly 0.9% drop in global GDP; a 4^o C rise by 2100 will incur 1-5% annual drop in global GDP

The global ocean will continue to warm in the 21^st century.
Further reduction in the Arctic Sea ice cover and thickness is likely.
As glaziers decline, the resulting increase in average global sea level should be expected in the 21^st century.
Climate change will affect the natural carbon cycle resulting in CO₂ content increase in the atmosphere.
Further growth in carbon sequestration by the ocean will increase its acidity.

In Russia, the warming is 2.5 times more intense, than the global average

Average annual temperatures are growing in all nature regions and federal districts.
The highest growth rates are observed on the Arctic coast.
In summer, the fastest warming is observed in the European part of Russia.
In the whole Russia’s territory, there is a trend for annual precipitation increase.

All modern climate models show, that in the 21^st century the warming in Russia will by far outpace the global average

Precipitation in the territory of Russia will increase in the 21^st century. The greatest increase can be expected in winter. On the contrary, South and North-Caucasian federal districts can expect aggravation of arid (average over the year) conditions.
It is likely that extreme climate events will grow in intensity.
A substantial change in the duration of heat and cold waves can be expected in most of Russia’s territory by mid-21^st century and will aggravate a lot by 2100, spreading over to cover nearly the entire country.
In the European part of the country, an increase in the number of days with abnormally high precipitation is expected in winter, and abnormally cold periods in a ‘warming’ climate will be observed for at least several more decades.
Preservation of near-surface permafrost within the current boundaries is unlikely.
Snowmelt has substantially increased in the Lena and Yenisei basins exacerbating the flood hazard.

Figure 1 Mean annual (upper graph) and seasonal (lower graph) near-surface temperature anomalies (^oC) over 1936–2018 averaged across the territory of Russia

The anomalies are estimated as deviations from 1961–1990 averages. There is also a 11-year-sliding average, a linear trend for 1976–2018 with 95% confidence; b is the trend factor (ºС/10 years), D is the contribution of the trend to total dispersion (%).

Source: Roshydromet. 2018 Report on climate specificities in the territory of the Russian Federation. – Moscow. 2019. 79 p.

The most profound adverse impact on human health is that from recurrent heat waves

The highest risk groups primarily include young children, elderly people, young females, and all those working outdoors

Temperature rise leads to the expansion of habitats of microorganisms that spread human infectious diseases.
Climate change aggravates the problems related to food safety and tap water quality.
Both land degradation and desertification provide adverse impacts on human health.
Indigenous people, who are the most vulnerable part of Russia’s population, are at the highest risk of lifestyle change incurred by climate change.
The risks of climate-driven immigration from Central Asian regions are increasing, in particular, due to the growing water shortage.

Weather and climate risks for thermal and nuclear power plants are determined by extreme weather events, such as whirlwinds, high speed winds, high air temperature, extreme precipitation and snowfalls

The greatest climate risks for the hydro energy sector are associated with extremely large or extremely small amounts of water received by hydropower plant catchment areas from precipitation or snowmelt.
The largest number of accidents in the power distribution complex are observed in winter, as caused by strong winds and ice deposits.
Extraction and transportation of hydrocarbons in the Arctic enhance the risks of accidents. At the same time, harsh climate and weather conditions, as well as the remoteness of gas and oil fields from the infrastructure, make it difficult to respond and do the recultivation.

Climate change will provide substantial adverse impacts on buildings and facilities, including onshore transport infrastructure

Adverse impacts of climate change are of particular importance to pipeline transport

Melting permafrost incurs destruction risks for roads, railways, and pipelines and deterioration risks for runways, as well as productivity reduction risks for oil wells

There is a trend for accelerated deterioration and decrease in durability of building envelopes.
The adverse effects of wind loads combined with temperature deformation and corrosion will be growing.
Frequent temperature drops in winter and a large number of days with extremely high air temperature in summer contribute to the accelerated road surface destruction.
Increasing amount and intensity of precipitation in summer will increase the risk of hazardous implications, such as instability of slopes (landslides, avalanches), and the likelihood of erosion of pipeline mains at underwater river crossings.
A great danger comes from rain floods, which are increasing in the intensity and frequency in a number of regions (North Caucasus, Russian Far East Primorie).
Winter roads and ice crossings are a special type of transport infrastructure, which will be used over a shorter period each year, as the global warming progresses.

In the non-black-earth zone, crops will be getting more heat, the bioclimatic potential and organic carbon in arable soils will increase

As a result, we may see a sustainable growth in crops yield to the mid-21^st century.
However, if Russia’s climate continues to warm, the adverse impact of pests and agricultural pathogens on the gross yield and the quality of crop production may aggravate, as these organisms are largely climate-dependent.

The most significant climate risks for the forestry sector are associated with wildfires, hazardous weather events, pests and pathogens

A reduction in intense precipitation events is predicted for the mid-21^st century, which will greatly increase the fire hazard in the center and southeast of Russia’s Asian part. In the entire European part of Russia, West- and partly East Siberia, the fire hazardous period will be 10-30 days longer by the end of the century, and in some spots even 50 days longer;
In warmer climates, an increase in the frequency and intensity of pest outbreaks can be expected. Warming promotes the emergence of new and abnormal propagation of traditional pests and microorganisms, immigration of alien species to regions where they were never seen before.

In the future, mitigation of climate change will require substantial and continuous reduction in greenhouse gas emissions

If global CO₂ emission is to stay at the 2018 level, the remaining ‘carbon budget’ will be exhausted before 2050. This means that, like suggested in the Paris Agreement, CO₂ emissions should first peak and then begin to steeply decline. GHG emission will peak in the coming years. Therefore, whatever the climate stabilization target, it is important that GHG concentration should leave the baseline GHG emission pathway.
In any case, given the ‘carbon budget’ constraints, the most significant change in the evolution of anthropogenic GHG emission should take place before 2050, when GHG emission should decline by 40-70% from the current level.

Analysis of international low carbon development context

CO₂ emission from coal combustion, which exceeded 10 GtCO_2eq in 2018, is responsible for one third of the global warming (0.3^оC). While coal-fired power generation in the developed countries is being phased out, reliance on cheap coal persists in the fast-growing Asian economies.

Half of the CO₂ emissions from fuel combustion and cement production, accumulated since 1750, was produced after 1990

Fossil fuel combustion and cement production are responsible for two thirds of the 1750-2018 anthropogenic emissions.
Global GDP growth is the key driver for GHG emission growth.
Energy efficiency improvements have contained the emission growth ever since 1800, yet have not been able to completely neutralize them.
Primary energy consumption showed 14 to18-fold growth over 1900-2020. Albeit there have been significant shifts in the consumption structure, in 2020 fossil fuels still covered more than 80% of global primary energy demand.
Specific CO₂ emission from all sectors per unit of global GDP have been going down since 1800.
Specific CO₂ emissions from fuel combustion and cement production per unit of global GDP have been going down since 1910, whereas per capita GHG emissions have been growing in ‘stop-and-go’ cycles and reached the ‘stop’ phase after 2010.

Figure 2 Evolution of GHG emissions: world and regions, 1990-2018

Source: W.F. Lamb, T. Wiedmann, J. Pongratz, R. Andrew, M. Crippa, J.G.J. Olivier, D. Wiedenhofer, G. Mattioli, A. Al Khourdajie, J. House, S. Pachauri, M. Figueroa, Y. Saheb, R. Slade, K. Hubacek, L. Sun, S.К. Ribeiro, S. Khennas, S. de la Rue du Can, L. Chapungu, S.J. Davis, I. Bashmakov, H. Dai, S. Dhakal, X. Tan, Y. Geng, B. Gu, J. Minx. A review of trends and drivers of greenhouse gas emissions by sector from 1990 to 2018. Environmental Research Letters. Forthcoming.

Figure 3 Contributions from individual anthropogenic sources to the GHG emissions evolution. World, 1970-2018

Sources: CENEf-XXI based on the data from UNFCCC, EDGAR, IEA, EIA, BP, CIAT, CDIAC, SHIFT, WB-WDI, BP, Enerdata, Potsdam Institute for Climate Impact Research.

In 2011-2018, the trend for anthropogenic GHG emission growth persisted, but the growth rate was 1.3% per year, which is 1% down from the 2000-2010 value (2.3% per year).

Against the background of secular trends, it was not possible to hamper greenhouse gas emission growth: the 2011-2018 growth rate is close to that in 1750-2018 (1.25% with an account of emissions from combustion, cement production, and LULUCF).

Over 1990-2018, global anthropogenic GHG emissions grew up from 38.7 to 57.6 bln t, or by 49%, and CO₂ emissions from 28 to 43 bln t, or by 52%.

The emission growth resumed after temporary plateauing in 2014-2016. In 2019, СО₂ emissions from the energy sector (33.4 bln t) were below the 2018 level (33.5 bln t), yet substantially above the 2016 level (32.2 bln t).

GHG emissions from the energy sector have increased by 64%, are responsible for nearly the whole (92%) increase in GHG emissions from all sources, and have ensured the energy sector’s dominance: the contribution of this sector to the total GHG emission has increased to 65%, and to the CO₂ emission to 80%.
GHG emissions from power generation and heat production doubled in 1990-2018 and are responsible for nearly half of the СО₂ emission and 37% of total GHG emission increase.
Substantial growth in the mobility of both people and goods made fuel combustion in the transport sector second in terms of contribution to emissions increase; СО₂ emissions from the transport sector are 83% up.
Fuel combustion in the industrial sector (emissions growth by 37%) is the third largest contributor to GHG emissions increase.
Emissions from fuel combustion in other sectors (buildings, agriculture, and fishing) have grown by only 1%.
Emissions and leaks from oil and gas production have decreased, yet those from solid fuels mining keep growing.
Emissions from industrial processes are 141% up, from agriculture 26% up.
GHG emissions from land use and forest use have shown a substantial (11%) decrease. This parameter is pretty unstable and is estimated with a rather large uncertainty.

A decrease in economic activity caused by the COVID-19 pandemic has brought energy-related emissions down to 31.5 bln tCO₂. However, data for the second half of 2020 – early 2021 show a dynamic recovery of global GHG emissions^[7]

In 2020, global GDP was 3.4% down, primary energy consumption 4% down (oil consumption down by 8.6%, coal consumption by 4%), and energy-related СО₂ emissions declined by 5.8% (of which half was associated with the transport sector). In the power sector, emissions were down by 3.3% – not so much due to reduced demand, as to the RE growth in the global energy generation from 27% in 2019 to 29% in 2020.
GHG emissions reduction in 2020 was the greatest ever seen.
However, the rapid recovery of emissions does not provide sufficient grounds to conclude that CO₂ emissions from the energy sector peaked in 2019.

The global change in GHG emissions was driven by a small group of countries. In 2017, China was the largest emitter of greenhouse gases with its 12.75 GtСО_2eq (22.8% of the global emission). China was the greatest contributor to the global increase in greenhouse gas emissions after 1990.

Far behind China are: USA – 5.7 GtСО_2eq (10.3%), EU – 4.07 GtСО_2eq (7.3%), India – 2.95 GtСО_2eq (5.3%), Russia – 1.57 GtСО_2eq (2.8%), and Japan – 1.23 GtСО_2eq (2.2%). The contributions of other emitters do not exceed 2% of the global volume, yet their total emission is quite substantial amounting to 20.9 GtСО_2eq (37.2%).
Four countries, namely, China, USA, India, and Russia (with a total fraction of 48% in 2018 GHG emission and 57% in CO₂ emissions from the energy sector and industrial processes), mainly determine global GHG emission trends. The EU, which is a group of 28 countries, can be added thereto. These 32 countries account for 51% of global population, 60% of global GDP and primary energy consumption, 68% of СО₂ emissions, and half of the whole GHG emissions.

Russia’s contribution to the 1990-2017 cumulative emission decrease from the 1990 level was the greatest. This contribution was 41 bln tСО_2eq.

It exceeds the total contribution of 28 EU member-states

Russia reduced its GHG emission from the 1990 level by an amount exceeding annual global CO₂ emission and close to the annual global energy-related GHG emission.
Total cumulative reduction in emissions from products consumed in Russia (in 1990-2017 relative to the 1990 level) was up to 47 bln tCO_2eq. By the end of 2019 it grew up to 50 bln tCO_2eq.
This means that Russia alone has hampered the global warming by nearly 1 year.
The most significant relative reductions in emissions (by half or more) were recorded in Ukraine and Russia, and also in Great Britain.
It is important for Russia that emissions evolution be analyzed from 1990 onwards, rather than from 2000 or 2010.

Figure 4 Evolution of cumulative increase in greenhouse gas emissions by major countries and groups of countries since 1990

Estimated as the sum of the differences between the actual emissions in each year and the 1990 emissions. The indicator for foreign trade was estimated as cumulative net CO₂ emission embedded in externally traded Russian goods starting from 1990.

Sources: Estimated by CENEf-XXI based on data from UNFCCC, EDGAR, Potsdam Institute for Climate Impact Research; Hannah Ritchie and Max Roser (2019). CO₂ and Greenhouse Gas Emissions. Published online at OurWorldInData.org.

The results of comparing the ‘carbon intensity’ of GDP substantially depend on the metrics that are used to estimate both the numerator and the denominator

The development is only possible along the arc of declining GHG emissions per unit of GDP

“Carbon intensity” of Russia’s GDP calculated for:

all GHG per unit of GDP (PPP) is 11% below the global average; 29% below the Chinese value; but 1.3 times higher, than in the US, and 2.2 times higher, than in the EU;
СО₂ from the Energy and Industrial Processes sectors per unit of GDP (PPP) is 7% lower, than in China, yet 1.3 times higher, than the global average; 1.7 times higher, than in the US; and 2.6 times higher, than in the EU;
all GHG per unit of GDP (MER) is 26% lower, than in China, yet 1.3 times higher, than the global average; 2.8 times higher, than in the US, and 4.3 times higher, than in the EU.

Russia’s relatively low specific GHG emissions per unit of electricity generation have long been one key advantage; however, Russia is gradually losing this advantage.

All 36 parties to the Kyoto Protocol (net of EU), which have made GHG emission commitments, have collectively exceeded their 5 years’ (2008-2012) mitigation commitments by 2.4 GtCO_2eq

Of these, 2.2 GtCO_2eq are estimated to have come from reductions not directly incurred by GHG emission reduction policies

Of the 36 countries, 9 (Austria, Denmark, Iceland, Japan, Lichtenstein, Luxemburg, Norway, Spain, and Switzerland) have not met their commitments through domestic measures and so largely used ‘flexible’ (mostly project-based) mechanisms:

605 JI projects and 7,684 clean development projects have been registered. The key reductions sellers under these mechanisms were China, India, South Korea, Brazil, Ukraine, and Russia; the main buyers were Japan, EU, and New Zealand;
with all the shortcomings, one can’t but recognize that the Kyoto Protocol was the first, and generally positive, experience of international cooperation in GHG emissions control; it allowed it to launch and test the flexibility mechanisms, reveal the related problems, and find methods to improve them. The emissions trading mechanism keeps operating and is being tuned, while its geography is expanding.

The goals of the Paris Agreement are:

Hold the rise in global average temperature to well below 2^oC above pre-industrial levels and to pursue efforts to limit the increase to 1.5oC, recognizing that this would substantially reduce the risks and impacts of climate change.
Increase the ability to adapt to the adverse impacts of climate change and foster climate resilience and low greenhouse gas emissions development, in a manner that does not threaten food production.
Make finance flows consistent with a pathway towards low greenhouse gas emissions and climate-resilient development.

Country-specific targets for limiting GHG emissions are set as parts of nationally determined contributions on a purely voluntary basis and are not included in the text of the Paris Agreement. The Agreement introduces neither a global emissions regulatory framework, nor a common carbon tax.

In compliance with the Paris Agreement, the signatory Parties:

aim to reach global peaking of greenhouse gas emissions as soon as possible and to undertake rapid reductions thereafter;
shall every 5 years prepare nationally determined contributions and measures to combat climate change, gradually enhancing the level of ambition;
can receive or provide support for the implementation of their nationally determined contributions;
will develop and implement policies;
should regularly communicate progress made on the measures taken;
should formulate long-term low greenhouse gas emission development strategies;
may engage on a voluntary basis in cooperation with other Parties and transfer to them their mitigation outcomes;
provide and receive support in personnel training and capacity building;
at any time after three years from the date on which this Agreement has entered into force may withdraw from this Agreement.

The number of countries that proactively pursue GHG emission control policies and encourage decarbonization of their economies has dramatically grown in the recent years

Nationally determined contributions include the following priorities for emissions control:

energy efficiency improvements;
RE development;
development of sustainable transport;
carbon pricing market mechanisms;
methane and other GHG emissions reduction;
sustainable forestry;
CCUS development.

The issue of ‘justice’ of the commitments made cannot be separated from the GHG emissions control progress already made by countries.

Russia has undertaken to maintain the 2030 emission at 30% below the 1990 level. Russia will be able to fulfill this obligation even if its emissions are up from the 2018 level.

In 2015 in Paris:

EU committed to reduce GHG emissions by 40% from the 1990 level in 2030 and by 80-95% in 2050.
The emission cap set out by Brazil for 2025 was 1.3 GtCO_2eq.
Japan made a moderate GHG reduction commitment: 26% reduction over 2013-2030. It is equivalent to 17% reduction from the 1990 level.
USA undertook to bring emissions in 2025 26-28% down from the 2005 level. It is equivalent to only 13-15% reduction from the 1990 level.
China’s national target is to have CO₂ emissions peak around 2030 (possibly earlier) and to bring CO₂ emissions per unit of GDP 60-65% down in 2005-2030.
India’s target is to bring emissions per GDP 33-35% down from the 2005 level by 2030.
Compared to the 1990 level, the most ambitious commitments were made by the EU, Russia, and Brazil. These are followed by Japan and USA.
Speaking about the 2030 targets versus the 2015 baselines, the most ambitious commitments were those of Japan, EU, Brazil, and US; the least ambition came from India and Russia.

Figure 5 Expected reductions in GHG emissions in compliance with national commitments versus 1990 and 2015 emission levels

Source: Estimated by CENEf-XXI.

A review of the consolidated GHG control commitments made by the UNFCCC Parties shows, that these can be regarded as the first global consolidation effort aiming to switch to the low carbon development pathway

All countries have made commitments that are reliably achievable through the GHG emission control policies already launched.
Meeting the 2015-2030 national commitments delays the carbon budget depletion for one year only.
The cumulative effect of the implementation of all NDCs to 2030 is nearly 10 GtСО_2eq smaller, than the contribution to the reduction in cumulative GHG emissions in 1990-2017 made by Russia alone.
Implementation of the national commitments to 2030 will have practically no impact on the slowdown of the global GDP growth.
Implementation of the national commitments reduces only by one fourth the gap between the baseline trajectory and the one that allows it to limit the global warming to 2^оС.

Analysis of the dependence of the level of ambition in national commitments on the economic and political interests and priorities of the Parties has shown that: {#analysis-of-the-dependence-of-the-level-of-ambition-in-national-commitments-on-the-economic-and-political-interests-and-priorities-of-the-parties-has-shown-that .list-paragraph}

Key environmental and economic factors include the following:

the acuteness of environmental problems and economic loss incurred by climate change;
the level of economic development and economic growth rates;
situation in international energy markets;
the need to take part in the technology race to mobilize new growth drivers and to make up for the lost, maintain the existing, and capture new market niches.

Key political factors are as follows:

in many countries, particularly those that have suffered from climate change, voters support scaling up low carbon policies and technologies and enhance corresponding pressure on the governments;
for alliances, such as EU, the political stance of allies, many of whom are low carbon champions, is important.

By 2020, many countries substantially increased the level of ambition and even declared transition to carbon neutrality by 2030-2060 (Figure 6)

As of summer 2020, 19 countries and the EU undertook to become carbon neutral in 2030-2050, and nearly 100 more countries were considering such obligation.^[8]
Last September, China announced a goal of achieving carbon neutrality by 2060.
In January 2020, the USA re-joined the Paris Agreement and is also about to announce transition to carbon neutrality by 2050.

Figure 6 Global status of zero-carbon transition

Source: 2050 Pathway Platform. Joint strategy meeting: Technical partners. 11 February 2021. About - 2050 Pathways Platform

Projections of global GHG emissions are primarily determined by scenario assumptions.

Some of the low carbon projections in place assume rather slow economic growth and very high energy intensity reduction rates.

In BAU scenarios, which extrapolate current trends to the future, energy-related emissions are expected to plateau at 35-50 bln tСО_2eq. around 2040.
In INDC scenarios, energy-related GHG emissions will practically plateau after some growth in the coming years. However, this will not allow it to keep the global warming below 2^оС.
In low carbon scenarios, emissions will peak before 2025 and then go down driven by additional policies. These scenarios substantially differ with regard to the possible rate of change in the global energy balance.
The GHG emission profile will be largely shaped by India, China, Indonesia, and Iran (growing emissions), as well as by the USA, EU, other OECD countries, and Russia (declining emissions). The contribution of each of these two groups of countries is practically offset.
The rest of the world is responsible for the whole additional increase in GHG emissions.

The difference between the electrification rates and low carbon energy transition rates may substantially impact electricity consumption and GHG emissions profiles.

According to the IPCC’s Global Warming of 1.5^oC report:

If the warming is to be limited to 1.5^оС, СО₂ emissions must show a more dynamic decline:

by 2030, they should be 45% (40-60%) down from the 2010 level, or 49% (37-66%) down from the 2018 level;
net emissions must drop to zero in 2050.

If the warming is to be limited to 2^оС, СО₂ emissions should go down as follows:

by 2030, they should be 25% (10-30%) down from the 2010 level, or 31% (17-35%) down from the 2018 level;
net emissions should drop to zero in 2070 (2065-2080);
as to other GHG, they should be declining similarly in these two scenarios, and depending on the specific greenhouse gas the reduction is to be 2- to 5-fold.

Figure 7 Global energy-related CO₂ emission projections

Sources: Estimates by CENEf-XXI; Energy Research Institute of the Russian Academy of Science. Skolkovo Energy Center. Global and Russia’s energy sector development projection. Moscow. 2019; BP Energy Outlook. 2019 edition; IEA. 2018. International Energy Outlook 2017. EIA. DOE. 2017. https://www.eia.gov/outlooks/ aeo/data/browser/#/?id=3-IEO2017; Enerdata. 2019. Global energy scenarios to 2040. 2019 Edition; ExxonMobil Outlook for Energy. 2017. http://corporate.exxonmobil.com/en/energy/energy-outlook/download-the-report/download-the-outlook-for-energy-reports; IEA. 2017. World Energy Outlook 2018. Paris; IEEJ Outlook 2017. Prospects and challenges until 2050. Energy, Environment and Economy. October 2017; IRENA. 2018. Global Energy Transformation. Roadmap to 2050; DNV GL. (2017). ENERGY TRANSITION OUTLOOK. 2017. A global and regional forecast of the energy transition to 2050.

An unprecedented task is being set – to achieve a very fast rate of change

In the 2^оС warming scenario, if GDP is 2-3% up annually, total energy intensity and carbon intensity of the energy sector has to be 8-9% down, whereas the historical maximum rate is 2-3%.

As of late February 2021, 28 national low carbon development strategies were uploaded to the UNFCCC website

Analysis of these strategies shows, that based on per capita GDP Russia’s emissions should be cut by 40-50% from the 1990 level with an account of LULUCF, or by around 40% taking no account of LULUCF.
New long-term strategies will likely impact this estimation.

The effectiveness of each policy is largely determined by the institutional and social environment in which the policy is implemented

Implementation of a balanced package of policy instruments to control or reduce GHG emissions has an advantage.
Another important issue is that a theoretically more sophisticated, but hard-to-implement, scheme may be less effective, than a simpler, even if less theoretically perfect, venture.

Special GHG emission control measures include:

GHG emission tax. From the enforcement point of view, it is easier to introduce carbon tax, than to maintain the emission allowances system;
a system of allowances which are not for sale;
an emissions trading system. This system requires special institutions. Domestic or international emissions trading systems can be introduced for the emitters under control;
project mechanisms. Russian companies have a certain experience in Joint Implementation projects;
subsidies;
voluntary agreements between governments and businesses;
equipment standards;
product bans;
direct government costs and investments.

The ‘carbon price signal’ is still very moderate and does not attain the real GHG emission reduction target.

The ‘switch price’ corridor is 24-50 $/tCO₂ in 2020, 30-130 $/tCO₂ in 2030 and up to 160 $/tCO_{2 in} 2050.

Today, less than 1% of GHG emissions have carbon price within the ‘switch price’ range.
The carbon price varies between less than 1 $/tCO_2eq in Poland and Ukraine and 131 $/tCO_2eq in Sweden in national trading systems, and between 0.3 and 893 $/tCO_2eq across 1,200 intercorporate trading systems.
If the global warming is to be limited to 2^оС, the carbon price should be at least 40-80 $/tCO₂ in 2020 and 50-100 $/tCO₂ in 2030.
The tax system can be tuned so that the maximum tax rates be imposed on nature exploiting and polluting activities, whereas the tax pressure on high-tech and infrastructure sectors be minimized.

Technological advances and lower costs of key low carbon technologies can allow it to reduce the ‘switch price’, bring down the costs and substantially improve the effectiveness of individual emission reduction policies

Technological advances substantially bring down the ‘switch price’, make it possible to waive or significantly reduce the subsidies and unleash the energy of the market as soon as low carbon technologies become cheaper than traditional ones.
‘Switch prices’ largely depend on the progress towards the reduction in specific emission abatement costs, as the technology learning progresses.
The myth about RE energy being always more costly than fossil energy is crumbling before our eyes.
The fantastic leap of RE into the future will continue, and another myth is crumbling – that it is impossible to develop a fully RE-based energy sector.

If the global warming is to be limited to 1.5^оС, annual investment in low carbon energy and energy efficiency improvements should grow up some 6-fold in 2050 from 2015

In the recent years, the electricity sector became a champion in global energy investment, marking a new and sustainable phenomenon

Investments in zero-carbon electricity generation amounted to nearly $ 350 billion in 2018. The share of renewable energy investment in global electricity generation investment has amounted to two thirds over the past few years. The share of transmission / distribution and storage is close to 40%.
The share of energy efficiency improvements investment in total investment is growing. Taking into account the estimation uncertainty, total 2017 global incremental capital costs of energy efficiency improvements can be estimated at $ 240-300 billion.
It is investment in energy efficiency improvements that provides the cheapest additional energy resource.
Current evolution of the investment structure lays the basis for the upcoming change in the energy balance.

The emerging ‘investment cross’ not only reflects the declining share of fossil fuels in the investment structure, but shows nearly 2-fold reduction in their absolute volume

Between 2026 and 2040, mean annual investment in low carbon technologies may amount to $ 1,330-2,360 billion (bringing it closer to the level required to limit global warming to 1.5-2^оС), including in:

fossil fuel production and supply systems – $ 574-870 billion;
renewable energy sources – $ 467-663 billion;
power networks – $ 286-462 billion;
nuclear, storage systems and CCUS – $ 67-150 billion;
energy efficiency improvements – $ 505-828 billion;
the costs of on-site RE installation, purchase of electric vehicles and industrial CCUS systems – $ 203-581 billion.

Figure 8 “Investment cross”. Change in the volume and structure of mean annual investment in energy supply in different GHG emission control scenarios over 2017-2040

* ‘Other end-use energy’ includes the costs of on-site RE installation, electric vehicles purchase and industrial CCUS installation.

Source: developed by CENEf-XXI based on IEA. 2018. World Energy Outlook 2018.

All of the scenarios show, that mid- and late 21^st century will be the era of eventual fossil fuel decline

With any combination of scenario assumptions, coal consumption will peak before 2040, and in low carbon scenarios before 2030. Coal will go away and will never come back.
With any combination of scenario assumptions, oil consumption will peak before 2045, and is very unlikely to exceed 6 bln toe.
Potential growth in natural gas consumption to 2050 is very likely to be limited to 5 bln toe.
If we assume that Russia will manage to maintain its market niches in global fuel markets, then, with due scaling, these global pathways can be viewed as potential fossil fuel production pathways for Russia.

The revenues of hydrocarbons exporters are caught in a ‘low carbon vice-grip’: on the one hand, the part of the revenues that goes to RE suppliers is growing; on the other, a portion of the revenues is withdrawn through the carbon tax

In its ‘New Policies’ scenario, the IEA estimates that Russia’s net oil&gas revenues (oil&gas rent) in 2018-2025 – $ 314 bln in 2017 prices – will be lower, than the 2010-2017 means ($ 320 bln), and in 2026-2040 they may either grow up to $ 382 bln with moderate oil prices or drop to $ 274 bln with low oil prices.
In the future it will be hardly possible to significantly increase Russian oil production and exports. There will be no persistently high prices either.
However, Russian gas exporters can view GHG emission mitigation measures taken in other countries as a possibility, rather than as a threat.
Coal exports are the most vulnerable sector, because coal is the ‘dirtiest’ fossil fuel and is becoming a toxic asset.

In a number of sectors, intergovernmental GHG emission regulation or mitigation measures are being taken

Carbon Offsetting and Reduction Scheme for International Aviation (СОRSIA) was launched in 2021 for CO₂ emissions control. It will be run in a test mode until 2027 and become mandatory thereafter.
National policies in civil aviation are pursued with an account of GHG emission control measures. In compliance with ICAO requirements, State Action Plans to reduce GHG emissions from civil aviation were developed by the Russian Federation.
The focus should also be put on maritime transport, including LNG transport, where international requirements to ships are tightening faster, than in other market segments.

Development of ‘green’ financing is of particular importance for Russia, but…
Russia is not practically involved in the development of the ‘green’ financing rules

The rules that are being developed in the ‘green’ segment of international financial markets, including for how to determine the environmental friendliness of projects, may eventually become a common standard.
It is important to develop the criteria and infrastructure for ‘green’ financing in Russia and to promote energy efficiency and emission mitigation projects in traditional energy and industrial sectors as ‘green’ projects.
It is also important to develop the necessary regulatory and institutional framework for the projects implementation (including the development of institutions to be involved in emission reduction projects verification in compliance with international principles, in information support for such projects, and in the selection of potential investors from foreign companies, etc.).

Russia is facing long-term systemic challenges, including the exhaustion of export/feedstock development sources; increased global competition; steeply growing role of innovation as a driver for social and economic development against the background of devalued traditional growth factors.

The key challenges and risks include:

Shrinking markets for traditional Russia’s goods and services;
Weakening geopolitical role of the energy factor and of Russia’s geopolitical influence;
Devaluation of non-depreciated fuel assets and a drop in market quotations of shares of Russia’s leading fuel&energy companies;
Tougher competition in fuel markets, which are dominated by the customers;
Lower competitiveness of Russia’s goods and services driven by persisting energy inefficiency and potential introduction of CBAM (Carbon Border Adjustment Mechanisms);
Preservation or deepening of the technological backwardness and inability to integrate into global value chains in the cutting-edge high-tech products market;
Reputational risks associated with the perception of Russia as a country lagging behind in global low carbon development trends;
The risk of losing the opportunity to establish a dialogue with western countries in one of the few areas with a potential for effective cooperation;
The risk of turning down by the society and customers in many countries of products with high carbon footprint;
Macroeconomic risks, which integrate the effects of the above risks with a limited access to ‘green’ financing.

The increasing environmental protectionism is becoming an additional risk for further development within the existing economic pattern, which is based on the exports of raw materials

The carbon tax is easiest to impose on homogenous feedstock commodities.
The potential loss of revenues from the introduction of carbon price for Russian companies is estimated at $ 4-7 billion. However, the European Parliament estimates the EC’s revenues from CBAM imposed on all trade partners at $ 5-14 billion. Therefore, the pressure on the Russian companies will likely be not as hard as initially estimated before the specific CBAM parameters were determined.
Iron and steel and non-ferrous metals are the most carbon-intense sector of Russia’s exports.

In February 2021, the European Parliament considered and submitted for discussion the concept of transborder carbon regulation – Towards a WTO-compatible EU carbon border adjustment mechanism – CBAM.^[9] Many of the CBAM mechanisms have not been determined yet. The current vision includes a possibility for exporters to prove the low carbon footprint of their products (benchmarking) and of the electricity used to produce them and so to adjust the CBAM rate on domestic carbon price.

To be launched in 2023 at the latest.
Stages:
pilot CBAM for the electricity sector and the most carbon-intense industrial products, such as cement, steel, aluminium, oil refinery, paper, glass, chemicals, and fertilizers;
potential extension to cover all ETS-covered products/goods;
coverage of all imports, including intermediary and end-use products in value chains;
Possible geographic exceptions: least developed and small island states;
Emissions coverage:
Scope 1 emissions;
Scope 2 emissions. The European Parliament views this coverage as the preferable option where the carbon intensity of electricity generation in the exporting countries is considered on the national level or, if the data are available, at the electric plant level;
Until free allowances are abolished, only the difference between the exporter’s specific emissions and the EST benchmarks is to be taxed;
Scope 3 emissions embedded in input products (for example, emissions embedded in the steel used for steel pipes production).
The approach to estimating specific emissions is based on transparent plant-level specific emission benchmarks (with a possibility for exporters to justify their emission levels using the EU methodologies) or, where the required data are not available, on the use of global carbon intensity averages for individual products and individual methods of production;
The instruments range between the transborder carbon tax and inclusion in the EST. The cost pressure should be relevant to that on the EU companies. Changes to EST beyond 2030 are being actively discussed;
To avoid double carbon pricing means to use the difference in carbon prices under CBAM;
The revenues received under this mechanism will be used to support the EU internal measures to reduce emissions and/or to finance mitigation of climate change in the least developed countries and small island states.

In order to minimize the loss incurred by CBAM it is important to:

Develop a carbon benchmarking system for industrial products;
Reduce the carbon intensity of industrial products;
Reduce the carbon intensity of power and heat generation;
Introduce carbon pricing mechanisms.

Further enhancement of global climate policies may reduce Russia’s GDP growth rates by approximately 0.1-0.3 percentage points in 2030 and by 0.2-1.4 percentage points in 2035-2050.^[10]

Evolution of oil and gas revenues is less and less influencing GDP growth rates. New drivers are required to speed it up.

If the above risks materialize, they may incur:

capital outflow from Russia and smaller financial resources available to companies and enterprises that promote the development and uptake of traditional technologies; are involved in fossil fuels mining and processing, construction of fossil fuel-fired power plants, and other activities with a substantial carbon footprint;
smaller attractiveness of Russian companies to investors because of the incomplete disclosure of environmental impact information and/or the use of unsustainable feedstock for production.

Mandatory regular publication by corporations and companies of non-financial reports certified by independent auditors may become an important step

This would require substantial efforts to:

develop the necessary infrastructure, including verification and green certificates that would comply with the international standards and principles;
develop internationally recognized registers of low carbon projects;
integrate the social costs of GHG emissions in the investment projects appraisals. It is also possible to introduce, like in China, minimum requirements to the fraction of green investment and loans in the overall investment/loan portfolio and to the measures aiming to increase this fraction;
improve the quality of emissions accounting and carbon footprint estimation in Russia.

The following measures could protect national carbon-intense producers by mitigating the above risks:

integrating the global green transition into Russian energy exports strategies, including coal exports;
promotion to the European market of the idea that Russian pipeline gas is not so carbon-intense, as LNG.

Russia (in coalition with other BRICS countries) could initiate verification of the international climate liability principles

Building on the conceptualization and formalization of emissions consumption-based accounting and of the established approach to estimating national climate liabilities on the basis of territorial emissions (or ‘production-based’ emissions).
This would reduce Russia’s climate liability by approximately 300-400 mln tCO_2eq.
While Russia’s 2017 GHG emissions were 49% below the 1990 level, the country’s 2017 carbon footprint was 58% below the 1990 level.

Current GHG emissions estimation for the Russian Federation

Net GHG emissions from all sectors are 48% down – from 3,110 million tСО_2eq. to 1,630 million tСО_2eq

The energy sector and LULUCF were the largest contributors to the evolution of Russia’s GHG emissions over 1990-2018

2020 net GHG emissions were preliminarily estimated at more than 10% below the 2018 level

In 1990-2018, GHG emissions from:

the energy sector dropped by 32% to 1,752 million tСО_2eq.;
industrial processes and product use dropped by 14% to 243 million tСО_2eq.;
agriculture dropped by 54% to 127 million tСО_2eq.;
waste were 65% up to 98 million tСО_2eq.

Net absorption in the LULUCF sector grew up by 658% to 591 million tСО_2eq.

In 1990-2000, the energy sector was the key driver behind the decrease in net emissions; in the energy sector the emissions dropped by 41%, and thereafter the emissions profile was basically determined by the evolution of sinks in the LULUCF sector.

Figure 9 GHG emissions and sinks evolution and structure by sectors

Source: National Inventory Report of the Russian Federation on anthropogenic emissions and sinks of greenhouse gases not controlled by the Montreal Protocol for 1990-2017. Moscow, 2019; Data for 2019-2020 estimated by CENEf-XXI.

Net СО₂ emissions from all sectors were down to 1,051 million t, or by 57%

CH₄ emissions were down by 12% to 17 million t.
N₂O emissions were down by 32% to 356 thousand t.
Other GHG emissions were 5 to 41% down.

While in the 2015 inventory 1990-2013 reduction in net GHG emissions was 43%, in the 2019 inventory the reduction over the same period was 54%

The development of each new version of the national report includes a revision of the estimation methodology not only for the recent years, but for the whole time series.
The largest revision took place during the preparation of the latest inventory, particularly in terms of methane emissions from fuel extraction.
In 2019, the methodology for estimating GHG emissions from industrial processes and product use was substantially revised, and the emissions from this sector will be 5.4% up.

Therefore, perspective national GHG commitments of the Russian Federation should be formulated so that:

The commitments, both in physical units and in percentage reduction, should be specified with a stipulation that the attainment progress will be monitored using the latest available inventory methodology.
Otherwise, the obligations should be specified with an account of projected GHG emissions pathways.

Analysis of GHG emissions mitigation regulations in force in the Russian Federation and estimation of their effects

Fundamental regulations in terms of anthropogenic GHG emission reduction and climate change mitigation include:

Presidential Decree No. 666 dated 04.11.2020 “On mitigation of greenhouse gas emissions”;
Russia’s Climate Doctrine (2009) and Comprehensive implementation plan to 2020 (2011);
A set of regulations on the estimation of greenhouse gas emissions and absorption (2015-2017);
A large number of national laws, regulations, strategies, federal programs and other documents of the Russian Federation both for the entire economy and for individual sectors, which directly or indirectly impact the GHG emissions profile.

Any reduction in GHG emissions results from certain actions.

GHG emissions take place in all economic activities.
Therefore, practically all of the policies which are based on post-1990 regulations have had a direct or indirect impact on the GHG emissions evolution.

There is a large list of framework, or background, policies, which either directly deliver substantial reductions in GHG emissions (as a side effect) or provide conditions for the effective operation of other policies

Russia’s radical market reforms of the 90’s, including privatization of state-owned enterprises and closedown of inefficient plants, liberalization of prices, trade, energy markets, demilitarization, a decrease in the level of monopolization, structural and tax reforms, brought down the country’s GDP and GHG emissions.
Emissions (excluding LULUCF) practically plateaued after 1996. With an account of LULUCF they were decreasing until 1998 and plateaued thereafter.
Russia’s footprint, i.e. consumption-based emissions (from the activities that determine the consumption of goods and services in Russia’s territory), also stabilized after 1998.

Figure 10 Russia’s cumulative GHG emissions and GDP in 1990-2018

Sources: estimated by CENEf-XXI based on the data from Rosstat and national inventory – National Inventory Report of the Russian Federation on anthropogenic emissions and sinks of greenhouse gases not controlled by the Montreal Protocol, for 1990-2017.

Russia’s experience has demonstrated, that delivering GHG emissions reduction through a GDP drop is the most cost-ineffective mitigation method

The substantial decrease in GHG emissions until 1998 was determined by the economic activity decline;
Russia has paid the highest price for GHG mitigation in the 90’s (400-870 USD/tСО_2eq).

The market reforms of the 90’s yielded an effect in the early 21^st century.

While Russia’s GDP nearly doubled in 1998-2008, GHG emissions showed practically no growth (decoupling).

In 1998-2008, Russia demonstrated an ability to maintain stable GHG emission levels and high economic growth rates.

The main driver behind the decoupling was energy efficiency improvements.
The development of low carbon (nuclear and hydro) and efficient gas (CCGT) generation helped reduce specific GHG emissions from power plants in 2018 by 37.2 gСО_2eq/kWh from the 2000 levels and by 79.7 gСО_2eq/kWh from the 1990 levels to 293.4 gСО_2eq/kWh.
After 2015, the situation began reversing to what it used to be back in the 90’s, when emission reductions were delivered through economic activities decline.
Negative trends emerged, which weakened the policies and their impact on the GHG emission profile.

Cropland dropped by 30% compared to 1990, while agricultural production in 2018 was at the same level as in 1990

Emissions from the agriculture were declining across all sub-sectors, but most dynamically from livestock enteric fermentation and agricultural soils.
The key driver behind GHG emissions reduction was a decline in specific emissions due to the improved agricultural efficiency.
Structural shifts contributed to the emissions decline through a slower growth in the carbon intense sectors compared to the industry-wide growth.

The waste sector was the only sector where GHG emissions grew from the 1990 level (by 62%)

The policies are obviously 10-20 years late.

Emissions are growing both through per capita waste increase and gradual accumulation of waste in SWDS.
Population growth and the altered proportion of municipal and industrial waste has provided practically no impact on the sector’s evolution over 1990-2018.

Forest land is the key carbon sink in the LULUCF sector

The main factor behind the growth in carbon sequestration in the forest land sector is the growth in phytomass uptake determined by a 3-fold decrease in felling and timber exports in 1992-1998.
While the increase in sinks in the early 90’s was determined by the economic recession, maintaining the high absorption rates after 2000 was a result of compliance with the Forest Code, which was adopted in 2007, and a large set of bylaws.

Estimation of GHG emissions reduction potential in the Russian Federation

The technical potential only shows hypothetical possibilities, taking no account of many restrictions.

The integrated estimate of technical GHG emission reduction potential includes the following components:

GHG emissions reduction through improved energy use technologies (energy efficiency improvements);
GHG emissions reduction through fuel switch in the power and heat sector and through zero carbon energy (nuclear, hydro, renewables, biomass and biogas) in district and distributed energy systems;
Indirect GHG emissions reduction through end-use power and heat savings;
Reduction in process leaks and GHG emissions through reduced fossil fuel production;
GHG emissions reduction or absorption increase in industrial processes through innovative technological solutions and large-scale waste recycling in the economic cycle in LULUCF, agriculture, and waste management.

In 2018, Russia’s cumulative anthropogenic GHG emissions were nearly 50% below the 1990 level

There is a substantial further mitigation potential in many sectors

This helps Russia set ambitious GHG emission reduction targets

Technically, Russia can become a nearly zero carbon economy

Technical net GHG emission reduction potential across all the sectors is 1,220 mln tСО_2eq.
Full implementation of this potential would help bring net GHG emissions down by 75% from the 2018 level.
Compared to the 1990 GHG emission level, full implementation of the technical potential would help bring the emissions 87% down.
The largest part of the potential – 87% – is formed by technical and structural solutions in the energy sector, namely, energy efficiency improvements and the development of district and distributed low carbon power and heat generation.
Perspective carbon absorption capacity of forests is limited. The potential in the LULUCF sector may be some 545–940 MtCO_2eq. per year.
If we take the upper limit of this range and take account of consumption-based GHG emissions, then Russia has a technical opportunity to become a country with zero net GHG emissions.

Table 1 GHG emissions reduction potential in the key sectors (mln tСО_2eq)

Sectors	1990	2018	GHG emissions reduction potential	Emissions after the potential is implemented
Energy	2569	1753	1055	698
Agriculture	276	127	27*	100*
IPPU	283	243	66	177
Waste	59	98	26*	70*
LULUCF	-78	-591	-46	-637
Total net emissions	3110	1578	1220	408

* Half of the potential in the agriculture and waste sectors refers to biogas and is estimated in the energy sector. Emissions after the potential is implemented are equal to those reported for 2017 less the potential.

Source: data for 1990 and 2017 from National Inventory Report of the Russian Federation on anthropogenic emissions and sinks of greenhouse gases not controlled by the Montreal Protocol for 1990-2017. Moscow, 2019.

Recommendations for unbiased and comprehensive evaluation of the role of Russian forests in global greenhouse gas absorption

The methodology used in the National greenhouse gas inventory ensures adequate carbon budget estimation for Russia’s managed forests, which is consistent with forest carbon sequestration data from national inventories of other countries.

Alternative methodologies may provide higher values for forest carbon sequestration, but will be extremely unlikely recognized by UNFCCC experts

The published estimates of carbon sequestration by Russian forests and terrestrial ecosystems vary widely, the reason being the use of various methodologies and information sources, including:
different coverage of land uses;
different sources of information (official forest inventories; forest, soil, and landscape maps of Russia; data from remote sensing; etc.).
There is a high uncertainty of estimates driven by a variety of factors, including outdated and inconsistent data on forest management, lack of reliable wildfire statistics, etc.
Based on different methodologies, three groups of carbon sequestration estimates were formed: low – around 100 Mt C year^-1, medium – around 200 Mt С year^-1, and high – around 500 Mt С year^-1.

Estimates of CO₂ absorption by forests per unit of covered area, as given in Russia’s national inventory report, are very consistent with the estimates obtained in other countries with similar natural and climate conditions

Russia’s national inventory uses ROBUL (Regional Estimate of Forest Carbon Budget) model, which was developed by the Center of Forest Ecology and Productivity of the Russian Academy of Science, to estimate greenhouse gases sequestration by Russia’s managed forests.
Estimates of net СО₂ absorption by managed forests as shown in Russia’s national inventory report should be compared with the estimates for other countries with similar natural and climate conditions.
ROBUL and CBM-CFS systems give similar estimation ranges, and both these systems are the current methodologies used in national inventories, Russian and Canadian.

Improvement of accounting of carbon sequestration by Russia’s forests should primarily involve revision of data from the State Forest Register (GLR) and the use of information from the State Forest Inventory (GIL)

Carbon uptake by biomass (net of carbon loss through destructive disturbances) is 1.5-2 times higher when using GIL values, than GLR values, as ROBUL input data.
GLR requires urgent development of a system for updating forest inventory data at the local level, because its performance is currently unsatisfactory.
In order to update information on the current state of forests at the local level, it is important to fully restore forest management, including the forestry-level revision of data on timber stock and the species/age structure of forests once every 10 or 15 years.
After the 2^nd cycle of the GIL development is completed (probably not before 2030-2035), it will be possible to use the method based on the measurements of carbon stock in different pools and at different time, which will help to directly estimate net CO₂ sequestration by forests.

The proposal to include all national forests regardless of their ownership, including forests in abandoned agricultural land and other forest-covered land, which are not included in the national forest register, cannot be accepted

Only anthropogenic GHG absorption, which is a result of vigorous human activities aimed at the creation of forest plantations, fighting wildfires, pests, and diseases, etc. can be taken into account. Under no circumstances should natural GHG sinks, that are formed through natural processes with no human involvement, be taken into account.
As for the proposal to give up on the division of forests into managed and unmanaged forests (in other words, to consider all of the national forests as managed forests), it really contradicts the decisions taken by UNFCCC and the IPCC guidelines.

Projection tools

Scenario projections have been developed using a system of interconnected models. This system focuses around the core multisectoral model ENERGYBAL-GEM-2050. Many model parameters are estimated by using a ‘cloud’ of models developed by CENEf-XXI and its partners.

The ‘cloud’ of models includes:

models developed by CENEf-XXI:
macroeconomic model RUS-DVA;
heat and power sector model P&HMOD;
industry model INDEE-MOD;
transport model TRANS-GHG;
residential buildings model REsBUILD. Part of the calculations were made using the ‘ECR Assistant’ model developed by CENEf-XXI for the Housing and utility sector reform foundation (State Corporation);
public buildings model PUBBUILD;
model ROBUL-M developed by the Center of Forest Ecology and Productivity of the Russian Academy of Science;
LULUCF sector model developed by the Institute of global climate and ecology of the Russian Academy of Science;
automobile transport model developed by Moscow automobile and road construction university.

All these models have been calibrated on the data from the most recent GHG inventory.

Baseline scenario

In the baseline scenario, Russia’s GDP growth rate in 2024 will approach the global average rates by showing 1.8-fold increase in 2036 and 2.45-fold increase in 2050.

GDP growth will be attained through the increase in cumulative factor productivity

Baseline scenario assumptions build on “Russia’s long-term development projection to 2036” and strategic planning documents, both in force and under development, following the industry-wide and territorial principles.
This projection assumes, that the evolution of value added by sectors will be heterogeneous. The share of entire industrial sector (including the electricity sector, gas- and water supply) in GDP will somewhat decline by 2036 – from 29,3% до 27,6%. Practically all of the decline is attributed to the mining industry, while the share of the processing industry in GDP will grow.
It is further assumed, that tariff growth will be limited to the inflation rate on the entire projection horizon, excluding the residential electricity tariff which will outpace the inflation.

The baseline scenario assumes, that there will be no additional measures to promote low carbon development in addition to:

energy efficiency improvements; nuclear, hydro, and wind energy development; structural changes and overall energy efficiency improvements in the Russian economy, waste management, agricultural and forestry development;
in the industrial sector, replacement of outdated capacities will be going at a moderate pace and is mostly based on the most wide-spread, rather than the best, global technologies.

In the baseline scenario, policies that will determine the rate and proportions of the energy sector development are specified in the following documents:

Energy security doctrine of the Russian Federation and Energy strategy of the Russian Federation;
Programs ‘Energy sector development’, ‘Natural resources replenishment and use’, ‘Russia’s coal industry development to 2030’; General schemes of Russia’s gas industry development to 2035; Russia’s oil industry development schemes to 2020;
General scheme of the electricity sector facilities construction to 2035; National programs ‘Energy sector development’ and ‘Nuclear sector development’; State law ‘On heat supply’ and State law ‘On the revision of State law ‘On heat supply’ and of some of the laws of the Russian Federation to improve the interplay in the heat supply sector’; and other strategic documents and regulations in force.

In the baseline scenario, policies that will determine the rate and proportions of the industrial sector development are specified in the following documents:

technical reference books on BATs and regulations that set mandatory requirements to BAT indicators, including schedules of obtaining comprehensive permissions;
‘Russia’s iron and steel industry development strategy for 2014-2020 and to 2030’, ‘Russia’s iron and steel development strategy for 2014-2020 and to 2030’, ‘Chemical and petrochemical sector development strategy to 2030’, ‘Forestry sector development strategy to 2030’;
Benefits specified in the Russia’s Government decree No. 600 of 17.06.2015 ‘On the approval of the list of facilities and technologies that are viewed as energy efficient facilities and technologies’ and in other strategic documents and regulations in force.

In the baseline scenario, policies that will determine the rate and proportions of the transport sector development are specified in the following documents:

‘Transport strategy of the Russian Federation to 2030’; ‘Railroad transport strategy of the Russian Federation to 2030’; draft ‘Russia’s road transport and urban surface electric transport strategy to 2030’; ‘Domestic water transport strategy of the Russian Federation to 2030’; ‘Transport system development’ program; ‘Gas motor market development’ subprogram of the State program ‘Energy efficiency and energy sector development’; and other strategic documents and regulations in force.

In the baseline scenario, policies that will determine the rate and proportions of the buildings sector development are specified in the following documents:

‘Building sector development strategy of the Russian Federation to 2030’;
Order No. 1550/pr of 17.11.2017 by the RF Ministry of construction and housing and utility sector ‘On the approval of energy efficiency requirements to buildings and facilities’;
Resolution No. 18 of 17.01.2017 by the RF Government ‘On the approval of Rules for providing financial support from the Housing and utility sector reform foundation for the capital repair of apartment buildings’;
Resolution No. 703-r of 19.04.2018 by the RF Government ‘On the approval of the comprehensive plan to improve energy efficiency of Russia’s economy’ and other strategic documents and regulations in force.

In the baseline scenario, policies that will determine the rate and proportions of the waste sector development are specified in the following documents:

‘National security strategy of the Russian Federation’, ‘Industrial and municipal waste management strategy to 2030’;
RF Presidential decrees No. 8 of 14.01.2019 on setting up a public company Russian Environmental Operator and No. 204 ‘On the national goals and strategic targets of the development of the Russian Federation to 2024’;
National federal project ‘Comprehensive system of municipal solid waste management’;
Rules for the development of territorial industrial and municipal waste management schemes, Law No. 89-FZ ‘On the industrial and municipal waste’ and other strategic documents and regulations in force.

In the baseline scenario, policies that will determine the rate and proportions of the agricultural sector development are specified in the following documents:

Federal programs:

‘Agricultural sector development and agricultural products, feedstock, and food markets regulation’;
‘Russia’s agricultural land irrigation development for 2014-2020’ and other strategic documents and regulations in force.

In the baseline scenario, policies that will determine the rate and proportions of the forestry sector development are specified in the following documents:

RF Presidential decree No. 204 ‘On the national goals and strategic targets of the development of the Russian Federation to 2024’ and federal project ‘Preservation of forests’ under the ‘Ecology’ national project;
Resolution of the RF Government No. 1724-r of 26.09.2013 which approved of the ‘Basics of the government policy in terms of forests protection and reproduction in the Russian Federation to 2030’;
Federal law No. 212-FZ of 19.07.2018 ‘On the revision of Russia’s Forest Code and some of the regulations of the Russian Federation to improve reforestation and afforestation’ and other strategic documents and regulations in force.

In the baseline scenario, net GHG emissions from all sources will be 11-31% up in 2017-2030 and 21-51% up in 2017-2050

Emissions from the energy sector will be 6% up in 2030, and in 2050 they will be 2% above the 2017 level. This sector is the key GHG emitter.
Emissions from industrial processes will be 4% up in 2030 and 22% up in 2050.
Emissions from agriculture will be 11% up in 2030 and 26% up in 2050, as estimated in current livestock and crops growing projections mostly by the existing technologies.
Emissions from the waste sector will be 15% up in 2030 and 37% up in 2050 driven by the decomposition of accumulated solid and liquid waste, even if they are disposed on waste disposal sites in smaller volumes.
In the baseline scenario, carbon sequestration will decrease in Russia by 2050. Russian ROBUL-M and Canadian CBM-CFS model runs show, that such sequestration may be substantial.

Figure 11 Evolution of anthropogenic GHG emissions in all sectors in the baseline scenario

* LULUCF is land use, land use change and forestry. Two options are given for this parameter.

Source: data for 2000-2017 from the National Inventory Report of the Russian Federation on anthropogenic emissions and sinks of greenhouse gases not controlled by the Montreal Protocol for 1990-2017. Moscow, 2019; projections made by CENEf-XXI.

In the baseline scenario, the commitment to reduce emissions by 25% in 2020 can be largely overmet, if sequestration in the LULUCF sector is taken into account, or somewhat overmet, if the LULUCF sector is not taken into account

Emissions from the energy sector will not exceed 75% of the 1990 level.

The commitment to reduce emissions by 30% in 2030 will also be overmet, if the LULUCF sector sequestration is taken into account, or somewhat overmet if the energy sector is taken into account.

If sequestration in the LULUCF sector is not taken into account, the emissions will not be 30% down

Since the baseline scenario makes somewhat optimistic assumptions about the economic growth rates, the risks of Russia’s incompliance with its Paris commitments, that stipulate the account of the maximum possible absorptive capacity of forests, are practically negligible even with very limited low carbon regulation.
In 2030, there will be a risk of non-compliance only if net emissions evolution estimates take no account of the absorptive capacity of forests. If this is the case, compliance with the Paris commitments will require control over large GHG emitters.
The Paris Agreement requires more ambitious national GHG mitigation commitments every 5 years. Given the specified economic growth assumptions and no additional policies, Russia will be unable to make more ambitious commitments for 2040 and 2050, particularly if carbon sequestration by forests goes down in line with the pessimistic projections.
In the baseline scenario, Russia may stick to the commitment to limit its emissions to 70% of the 1990 level with the maximum possible account of the absorptive capacity of forests, yet it may fail to meet this commitment, if GHG absorption substantially declines.
This risk is mitigated if: (a) the area of clearcut harvesting is limited to the value specified in the baseline scenario of the Forestry sector development strategy and measures are taken to offset the rapid reduction in forest absorption; (b) Russia’s commitments are made not for the end of the period (i.e. 2050), but are formulated as a 5-year (2045-2050) average annual carbon budget, similar to the commitments under the Kyoto Protocol.
If the LULUCF sector is not taken into account and energy-related emissions stand reliably below 70% of the 1990 level, the evolution of GHG emissions will be driven by sectors such as industrial processes, agriculture, and waste. There is a chance that in 2030 these sectors will drive GHG emissions above 70% of the 1990 level.
In the optimistic baseline scenario of carbon sequestration by forests, GHG emissions from all sources will keep reliably below 60% of the 1990 level to 2050. In this case, Russia will be able to: (а) stick to its 2030 Paris commitments until 2050, or (b) slowly make them more ambitious (by 35-40% on average over 2045-2050).

Figure 12 Anthropogenic GHG emissions from all sectors in the baseline scenario (fraction of the 1990 level)

Source: data for 2000-2017 – from the National Inventory Report of the Russian Federation on anthropogenic emissions and sinks of greenhouse gases not controlled by the Montreal Protocol for 1990-2017. Moscow, 2019; projections made by CENEf-XXI.

INDC scenario

The INDC scenario aims to develop a package of measures across all sectors to reliably keep GHG emissions at 70% below the 1990 level to 2050

Additional measures will be taken only in the industrial processes and products use; agriculture and waste; land use, land use change and forestry.
All macroeconomic assumptions are the same as in the baseline scenario. Only outputs of some products will change as a result of the additional measures specified in this scenario.

In order to level out and subsequently reduce GHG emissions from the industrial processes and products use, it is recommended to sign voluntary agreements between the RF government and businesses or to agree on the Decarbonization plans in order to:

Increase HBI and DRI outputs from 8 mln t in 2018 to 18 mln t in 2036 and to 33 mln t in 2050, thus reducing the emissions from pig iron production and coke use;
Commission all new aluminium smelter capacity based on the ‘inert’ anode technology;
Increase the fraction of additives in cement by 2036 to 30%, and by 2050 to 45%, and increase the fraction of additives in cement-based building mixtures;
Increase the share of СО₂ capture and use in ammonia and carbamide production from the current 16% to 28% in 2050.

In order to level out and subsequently reduce GHG emissions from the waste sector it is recommended to:

Ensure that MSW treatment is up to 30% in 2030 and subsequently increases by 0.5% on average to 2050;
By 2030 to finalize the infrastructure and ensure information support to segregated waste collection, to launch administrative (prohibition) and economic (plastic bottle deposit schemes, etc.) mechanisms to reduce the use of disposable plastic packaging and food waste in order to level out per capita waste disposal volume.

In order to hamper GHG emissions growth in agriculture it is recommended:

In livestock breeding – to reduce the number of cows by increasing the fraction of the most milk productive breeds;
In crop farming – to reduce the volume of crop residues ploughed into the soil and to implement a variety of measures for crops treatment or use as a fuel or fertilizer.

In order to improve GHG sequestration in the LULUCF sector it is recommended to revise the wildfire protection algorithms on the national scale (two scenarios):

extension in 2021-2030 of aviation protection to the modern level II space monitoring zone by equal areas (10% per year);
extension in 2021-2030 of aviation protection to both space monitoring zones by equal areas (10% per year). This scenario implies full coverage of Russian forests by wildfire protection, but is much more costly.

In the INDC scenario, the growth of net GHG emissions is limited to 9-10% in 2017-2030 and to 11-27% in 2017-2050

Energy-related emissions are 5% up in 2030 and get back to the 2017 level in 2050.
Emissions from industrial processes are practically frozen until 2030 and will only be 3% in 2050.
Emissions from agriculture are 11% up in 2030 and slow down thereafter. In 2050 they will be 15% up.
The growth of emissions from the waste sector slows down to 7% in 2030 and is back to the 2017 level in 2050.
The lower bound of estimated GHG removals by forests is 153 million tСО_2eq up.

Figure 13 Evolution of anthropogenic GHG emissions from all sectors in the INDC scenario

In the INDC scenario, Russia can make more ambitious commitments both for 2040 and 2050.

Up to 2050, with maximum possible account of absorption, the commitments can be increased to 35-40% from the 1990 level.

In the INDC scenario:

the commitment to cut the emissions by 25% in 2020 is largely overmet, if the removals in the LULUCF sector are taken into account, or somewhat overmet, if they are not;
the commitment to cut the emissions by 30% is also overmet, if the removals in the LULUCF sector are taken into account, on the entire time horizon to 2050;
the commitment to cut the emissions by 30% is somewhat overmet in the energy sector on the entire time horizon to 2050;
the commitment to cut the emissions by 25-30% is somewhat overmet in all sectors, even if the absorption capacity of the LULUCF is not taken into account.

Figure 14 The evolution of anthropogenic GHG emissions from all sectors in the INDC scenario (fraction of the 1990 level)

Energy efficiency scenario

The purpose of the energy efficiency scenario is to reveal the GHG emissions mitigation potential by implementing a large variety of energy efficiency policies in all sectors

Macroeconomic assumptions build on the baseline scenario with an account of GHG emissions reduction policies from the INDC scenario.
Zero carbon power and heat generation (nuclear, hydro, biothermal, and wind) is the same as in the baseline scenario, yet its fraction in the total generation is up because of the lower heat and power demand.
Fossil fuel production volumes were revised so that, less domestic demand, they would not exceed the exports as assumed by the RF Ministry of Economy in its baseline scenario.

The implementation of the energy efficiency scenario requires that the Russian government develop a new national program "Energy Efficiency Russia"

With any estimation method, in 2007-2018 the energy intensity of Russian GDP was down by no more than 8%.

In the energy efficiency scenario, the energy intensity of Russian GDP should be 40% down in 2018-2036 (vs. 32% in the baseline scenario) and 58% down in 2050 (vs. 48% in the baseline scenario)

During the 10 years that passed after the Presidential Decree No. 889 “On some measures to improve energy and environmental efficiency of the Russian economy” was issued on June 4, 2008, governmental management of energy efficiency improvements was first rolled out and then (after 2014) practically aborted.
In 2008-2019, some 140 regulatory documents were adopted to improve energy efficiency, but they could not yield any result without secured financing, including public funds.
National energy efficiency spending has dropped 50-fold. If energy efficiency improvements are to be promoted in Russia’s regions, it is important to restore the national subsidies for regional energy efficiency programs.

Construction of new energy generation capacity up to the best efficiency standards

Bringing heat and power losses down to the level of the technology champions

Key energy efficiency improvements in the power- and heat sector include:

long-term agreements and decarbonization plans;
modernization of energy supply in off-grid territories;
measures to encourage cogeneration;
utilities’ commitments to partially implement their production and investment programs through purchasing inefficient energy and capacity from their customers (‘white certificates’);
ESCO business development in small-scale generation, cogeneration, etc.;
setting higher energy efficiency standards for typical generation plants and power grid equipment and introducing restrictions for inefficient equipment turnover;
development of standard bank products to finance the Green Energy program;
development of an energy efficiency benchmarking system.

In the industrial sector, equipment retirement rate is twice higher, than in the baseline scenario.

In 2050, average energy efficiency performance indicators will be in compliance with the best available technologies.

Key energy efficiency measures in the industrial sector include:

“500-500” Program, i.e. long-term target agreements to improve energy efficiency or decarbonization plans for 500 most energy intensive plants to deliver aggregate savings of 500 mln tce in 2021-2035;
Integration of energy efficiency performance in mandatory indicators for environmental efficiency programs and introduction of BATs;
Standardization of cross-sectoral industrial equipment;
Launch of the ‘white certificates’ scheme;
Subsidies to small- and medium-sized plants for the development of their energy efficiency programs;
Subsidies or tax benefits for purchasing highly energy efficient cross-sectoral industrial equipment;
Energy efficiency revolving funds to finance projects implemented by small- and medium-sized industrial plants;
Incentives for ESCO schemes for cross-sectoral industrial equipment;
Development of an energy efficiency benchmarking system;
Support to the energy management certification; organization of training and information support.

Large-scale introduction of new technologies in transport; automated driving systems, automated controls; transformation of the government policy to support sustainable mobility.

Key energy efficiency improvements in the transport sector include:

Long-term target agreements or decarbonization plans for the road, railroad, air, water, and pipeline transport, as well as for the road infrastructure as part of the “500-500” program;
Fuel efficiency standards for new cars;
Incentives for purchasing cars with low specific fuel consumption (compact and hybrid cars) and electric cars;
Public procurement of energy efficient vehicles;
Providing loan guarantees to car producers to incentivize them implement fuel efficiency programs and reduce specific GHG emissions;
Requirements to urban transport planning, energy efficient passenger and freight transportation; development of multimodal transport systems and deployment of the ‘green logistics’ principles; development of public passenger transport to improve its quality.

Implementation of energy efficiency technologies and practices that will bring down energy consumption in the residential sector by 2050 despite the fact that residential floor area will grow up 1.9-fold.

Key energy efficiency improvements in the residential sector include:

Introduction of new energy efficiency requirements to space heating, air conditioning, DHW, lighting in the common-use areas, and power equipment in residential buildings;
Providing benefits to incentivize the construction of highly energy efficient buildings;
Energy efficiency programs integrated in the capital repairs of apartment buildings;
Government subsidies for energy efficient capital repairs. Large-scale deployment of loan benefits for energy efficient capital repairs in apartment buildings. Development of standard bank products to finance energy efficiency projects in the residential sector;
Energy efficiency classification and rating of residential buildings;
Tougher standards and improvement of energy efficiency labeling for domestic appliances;
Revolving funds for projects in the residential sector;
Launching the ‘white certificates’ scheme in residential buildings;
Launching “Warm home” and “Cheap light” programs for the low-income population and in the northern territories where cargo can only be delivered during a short summer season;
Deployment of ESCO schemes in the residential sector.

The government should start from itself and introduce tougher energy efficiency requirements to new public buildings along with benefits for the construction of energy efficient and passive buildings.

Key energy efficiency improvements in the public and commercial sectors include:

Bringing comprehensive capital repairs of public buildings up to 3% of the total buildings stock;
Setting up regional energy efficiency revolving funds to finance EE projects in the public sector;
Launching the ‘white certificates’ scheme in the public sector;
Deployment of incentives for ESCO in the public sector;
Public procurement of energy efficient equipment;
Setting benchmarking-based energy saving targets and deployment of ‘Energy Efficiency Stars’ certification for public buildings.

In the energy efficiency scenario, net GHG emissions will be 1-2% down in 2017-2030, and 14% down in 2050 with high absorption in the LULUCF sector, or only 1.5% higher, than the 2017 level, with low absorption

Emissions from the energy sector will be 4% down in 2030 and 24% down in 2050.
Emissions from industrial processes will be practically frozen until 2030 and will be only 3% up in 2050.
Emissions from agriculture will be 11% up in 2030 and slow down thereafter. In 2050 they will be 15% up.
Emissions from the waste sector are the same as in the INDC scenario.

Figure 15 The evolution of anthropogenic GHG emissions from all sectors in the energy efficiency scenario

* LULUCF – Land use, land use change and forestry. Two options are given for this parameter.

Figure 16 The evolution of anthropogenic GHG emissions from all sectors in the energy efficiency scenario (fraction of the 1990 level)

In the energy efficiency scenario, Russia can make more ambitious commitments for 2040 and 2050.

On condition of maximum possible account of absorption, Russia can undertake to reduce its emissions by 45-50% from the 1990 level.

In the energy efficiency scenario, a complete decoupling is possible: while GDP grows up 2.45-fold, GHG emissions do not grow from the 2017 level due to the decrease in GDP carbon intensity by 45-52% from the 2015 level.
Aggregate GHG emissions reduction from the 1990 level will amount to 91-95 billion tСО_2eq by 2050; in other words, Russia will reduce its aggregate emissions by another 50-55 billion tСО_2eq. over 2018-2050. As a result, in 1991-2050, in this scenario Russia will reduce its emissions by a value, which is more than 2 years’ global GHG emission from the energy and industrial processes.

“1.5 degrees” scenario

The goal of the “1.5 degrees” scenario is to reveal additional opportunities for GHG emissions reduction primarily through the implementation of a large package of policies, including:

Increased share of zero-carbon power and heat generation both by centralized and on-site sources; deployment of CCUS technologies;
Reduced materials consumption, improved energy efficiency and increased materials recycling;
Transport shift to low carbon development pathways;
Better utilization of biogas in waste management and agriculture;
Improved efficiency of agriculture, reduced mineral fertilizers demand, and diet change;
Prevention of reduced GHG absorption by Russian forests;
Introduction of carbon tax and carbon regulation in the form of allowances.

Power generation by zero-carbon sources (nuclear, hydro, and renewables) will amount to 62% in 2050 in this scenario versus 41% in the baseline scenario

Accelerated development of nuclear and hydro beyond 2030 is being considered.

It is assumed that a national RE development target will be set to require at least 8% of total generation by 2036 and 18% by 2050, given substantially improved economics of RE projects and growing gas and coal prices, including due to the carbon tax

Retail and wholesale electricity markets will improve. The wholesale market model will be modified to proceed to the ‘one price’ market to encourage non-regulated bilateral agreements between suppliers and customers, which will include electricity procurement from sources with low carbon footprint.
Customers will be increasingly involved in price formation; load curves; and power delivery conditions.
Heat- and cold supply systems will eventually transform into 4^th generation heat supply.
Carbon capture and storage at power plants will be deployed after the carbon tax rate becomes higher than the CCUS costs.
Russia’s hydrogen energy development roadmap will be implemented. Potential large suppliers of hydrogen, methane/hydrogen blend, and ammonia to the domestic and global markets, such as Gasprom, Rosatom, Novatek, Rushydro, etc., will launch the measures required by the Roadmap.

In the industrial sector, Long-term energy efficiency target agreements will be replaced with Decarbonization plans.

After the Plans are agreed upon, industry-wide development strategies to 2050 will be updated.

Policies related to the efficiency of materials use and recycling (recycling fees, partial reuse of waste as secondary resource) will be further deployed and integrated in the business models.
Incentives for the technical progress in terms of lightweighting, reduction in production scrap and increased utilization of old scrap will reduce the demand for many energy intensive materials.
Deployment of new technologies that will allow it to replace hydrocarbons-based feedstock with other feedstock (including hydrogen) to allow for substantial reduction in emissions from industrial processes.
Decarbonization plans should integrate measures to mitigate potential external shocks caused by the introduction of carbon border adjustment mechanism and measures to reshape the economic activities in vulnerable (for example, coal mining) regions, including a shift towards low carbon production.

In the “1.5 degrees” scenario, freight intensity of GDP goes down due to the decline in fuel and feedstock transportation.

Passenger shifts towards railroad, urban electric, bus (electric buses), water and non-motorized transport.

Transport electrification is enhanced, the share of hybrid and electric cars grows up to 70-75% in 2050 due to the declining costs and the implementation of fiscal and administrative measures

Transport demand management and people’s mobility mechanisms are introduced along with revisions in urban development policies.
Incentives for shifting the freight- and passenger turnover towards less carbon-intensive transportation are provided.
High-speed railroad transport is developing.
Effective renovation mechanisms for the car park, utilization of vehicles and their components, and GHG emission standards are introduced.
Incentives are provided for vehicles using low carbon fuels and energy, including electricity, biofuels, natural gas, biogas, and hydrogen; potential prohibition of the production and use of fossil fuel-fired vehicles with combustion engines.
It is anticipated, that in 2025 at least 25% of the federal government’s automobile stock will be constituted by cars with super-low GHG emissions.
Allowances will be given to the Russian producers of low-GHG cars (less than 50 gCO2/km).
Transport infrastructure and logistics are developing to allow for a larger share of vehicles using low carbon fuels and electricity; new forms of individual mobility are based on intermodal (bicycle and safe pedestrian) infrastructure.

Policies to encourage alternative energy sources allow it to increase the share of such sources in energy consumption by buildings from 0.2% in 2018 to 16.1% in 2050, and on-site electricity production by PV panels will grow up to 50.7 billion kWh in 2050

The “1.5 degrees” scenario assumes, that additional incentives will be introduced for the installation of RE units in buildings:

Solar collectors for domestic hot water;
PV panels for electricity generation;
Heat pumps, including hybrid systems, including with hydrogen-based fuel cells, for heat supply;
Input-outlet units and heat pumps for ventilation waste heat recovery; individual and whole-building wastewater heat recovery units;
From 2045 onwards, energy efficiency standards for buildings will be set in terms of kgCO2/kWh or kgCO2/m2/year;
It is also assumed that the fraction of wooden houses will be growing in order to bring down the uptake of energy intensive materials.

The “1.5 degrees” scenario assumes the introduction of carbon tax for all sectors, except residential

The tax will be introduced in 2025 at a rate equivalent to 2 $/tСО_2eq. The rate will be growing evenly by 2 $/tСО_2eq. per year. In the end, in 2050 the tax rate will amount to 52 $/tСО_2eq. (3,900 rubles/tСО_2eq.). Carbon price in 2050 will be 1,326 rubles/tСО_2eq. in 2016 prices.
Introduction of carbon tax will bring the average electricity price up to 0.63 rubles/kWh in 2050 (by 0.21 rubles/kWh in 2016 prices).
The carbon tax rate is set for the energy intense industry so that aggregate tax payments will not exceed 0.7% of products and services sales until 2030 and 1% thereafter.
Companies that sign Long-term target agreements or Decarbonization plans are either exempt from this tax or get carbon tax benefits.

GHG emissions regulation model as proposed for Russia assumes the proactive use of allowances.

The allowances allocation system will provide the necessary prerequisites for the market regulation of GHG emissions and will remain an integral part thereof.

An allowance market will be formed, where part of the allowances can be used by the Russian companies to meet their commitments under mechanisms, such as CORSIA, and to reduce their carbon footprint based on the allowance verification

For some sectors, such as the energy sector, heat and power generation, some industries, pipeline and railroad transport, GHG emission restrictions are specified under Decarbonization plans, as agreed by the government and businesses, for 2025-2030 based on the analysis of GHG reporting to 2024. These restrictions can be formulated as stabilization of GHG emissions from all sources, including newly built ones, or as a requirement to all units to reduce GHG emissions by 5% in 2030.
Plants from the regulated sectors are allowed to purchase the allowances from other sectors. Under these projects, estimation frameworks will be developed for GHG emission reductions attained in other sectors.
This mechanism will allow it to tap the direct and indirect GHG emission reduction potential in other sectors and thereby to improve the economic effectiveness of GHG emissions regulation and obtain robust estimates of GHG emissions reduction costs in different sectors and for different sites.
Different types of projects may require the development of rules for projects preparation and estimation of the results, as well as for the assessment of the amount and total costs of the allowance purchase.

In the “1.5 degrees” scenario, in the waste sector:

Additional measures will be implemented to allow for 1% annual increase in waste management and recovery volumes;
Landfill gas removal will be practiced;
Illegal waste disposal sites will be eliminated to allow for up to 20% eventual reduction in emissions from SWD sites.

Additional GHG emission control measures in the agricultural sector should be included in the GHG emissions reduction plan for agriculture.

The “1.5 degrees” scenario is intended to reverse the emission growth trend in agriculture and promote transition to emissions reduction through the following additional measures:

From the supply side:

Ubiquitous dissemination of site-specific crop management practices to promote better crops yield with less mineral fertilizers;
Replacement of the entire livestock (primarily milk cows) with highly productive breeds;
Alternative protein production;
Full-scale implementation of the bioenergy potential based on the recovery of agricultural waste.

From the demand side:

Reduction in food waste; diet change;
Information campaigns to promote healthy diet, combat overweight, highlight the positive effects of varied diet, reduce the proportion of food with a high footprint and increase the fraction of more environmental-friendly foods.

The “1.5 degrees” scenario is intended to use a large variety of policies to restrict GHG absorption reduction in the LULUCF sector to the minimum of 277 million tCO_2eq in 2050

The key policies include wildfire protection measures that aim to prevent, timely detect and rapidly put off wild fires; reduction in clearcuts and preference for selective cuts; protection of soils and reduction in timber loss during wood harvests; and also:

Accelerated reforestation of the felling and burned areas with high-quality plants; reforestation in sparsely wooded areas in Russia’s south with various tree species rather than coniferous monocultures; development of anti-erosion and field-protective plantations on arable land in sparsely-wooded regions;
Development of plantation forestry by timber companies and farmers on agricultural land covered by forests older than 10-15 years;
Incentives for the creation of economically valuable plantations, such as rent charge per unit of rented area, rather than per harvested timber volume in the zone of intense forest growing;
Giving up on the idea of planting monocultures, which are characterized by low pest- and disease resilience, and formation of mixed forests with a complex structure (different age structure forests);
Timely tending cuts, particularly in young stands, in order to increase the fraction of valuable species and improve timber quality;
Avoidance of soil cover disturbances (giving up on stumps uprooting and plowing for crops, as they lead to carbon loss from soil);
Protection of forests from pests and diseases;
Mandatory requirement for biodiversity protection along with intensive forestry;
Setting up a national company to manage protective, recreational, and reserve forests for the protection of biodiversity and environmental values;
Accumulation of carbon in agricultural soils through measures to improve crops yield;
Utilization of the timber of low-value species and from tending cuts; increasing the production and domestic demand for wooden products with long service life; timber to replace materials with large carbon footprint.

In the “1.5 degrees” scenario, all of the resources for additional GHG emissions reduction are mobilized.

This allows it to reduce net GHG emissions by 16% in 2017-2030 and by 36-55% in 2050.

In 2050, net GHG emissions will be 67-73% below the 1990 level.

Emissions from the energy sector are 9% down in 2030 and 48% down in 2050.
Emissions from industrial processes are 6% down in 2050.
Emissions from agriculture are 15% down in 2050 from the 2017 level.
Emissions from the waste sector are 18% down in 2017-2050.
Absorption in LULUCF does not go below 277 million tСО_2eq.

Figure 17 Evolution of anthropogenic GHG emissions from all sectors in the “1.5 degrees” scenario

* LULUCF – Land use, land use change and forestry. Two options are given for this parameter.

Figure 18 Evolution of anthropogenic GHG emissions from all sectors in the “1.5 degrees” scenario (fraction of the 1990 level)

In the “1.5 degrees” scenario, Russia could make more ambitious commitments every 5 years. They could be 40-45% from the 1990 level in 2040 and 25-33% in 2050.

By 2050, aggregate GHG emissions reduction from the 1990 level could amount to 102-106 billion tСО_2eq.

This result could be taken as a new form of national commitments.

In the “1.5 degrees” scenario, double decoupling could be obtained: while GDP grows 2.45-fold, primary energy consumption declines, and so do GHG emissions. Carbon intensity of GDP drops 5-fold (from the 2015 level) with high absorption and by 72% with low absorption.
Aggregate reduction in GHG emissions is about 10% of the global carbon budget, if the warming is limited to 1.5-2^оС, and is 2.5 times the global annual emissions of all GHG from the energy sector and industrial processes.
With some additional effort and substantiation, a very “resonant” commitment can be formulated for Russia: by 2050, to reduce aggregate GHG emissions by 100 billion tCO_2eq. from the 1990 level.

Figure 19 Evolution of GDP, net GHG emissions and GDP carbon intensity in the “1.5 degrees” scenario

Comparison of scenarios. Estimation of costs, impact on GDP, and additional benefits

Russia runs a risk of non-compliance with its GHG emissions commitments in 2030 only if absorption by forests is excluded from the evaluation of net emissions.

If this is the case, control over GHG emissions by large emitters may be required, if Russia is to comply with its commitments under the Paris Agreement.

As shown by the recent decade, dynamic growth building on the obsolete technology base and using only the policies in place and the development strategies / programs adopted for individual industries in the previous years (many of which do not fully deploy the latest technological advances) is just not possible.

Since all of the scenarios build on quite optimistic assumptions about the economic growth rates, the risk of Russia’s non-compliance with its Paris commitments (given the specified wording about the maximum possible absorption by Russian forests) – even with limited low carbon regulation policies – is practically equal to zero.
Without additional policies promoting the transition to the innovative growth model building on the newest, including low carbon, technologies, it is impossible to increase the productivity and return on invested capital, bring down material- and energy intensity, and thereby spur economic growth.
Without modernization the gap with the technological champions will increase, new technological market niches in the value added chains will be taken by the companies from other countries, Russia’s traditional raw materials markets will be shrinking, economic growth will be substantially slower, than required, and net GHG emissions will not much exceed the current values.
There are two practical options:
Attaining the economic growth targets by eliminating the technological gap; or
Slow technological progress and, therefore, slow economic growth.
In either option, net GHG emissions will not exceed 55-60% of the 1990 level up to 2050.

Setting more ambitious GHG emissions control targets can be done step-by-step based on the analysis of the implementation of Long-term low carbon economic development strategy of the Russian Federation to 2050 and based on newly revealed technology opportunities to spur economic growth with simultaneous reduction in GHG emissions.

Commitments should be made with a stipulation that the compliance will be monitored based on the inventory methodology in force at the time when they were made.

Russia can increase the level of ambition of its commitments every 5 years following one of the three schemes:

Soft commitments (within the 2017 net emissions range):
65-70% of the 1990 level in 2031-2035;
60-65% of the 1990 level in 2036-2040;
55-65% of the 1990 level in 2041-2045;
50-55% of the 1990 level in 2046-2050;
Moderate commitments:
65-70% of the 1990 level in 2026-2030;
60-65% of the 1990 level in 2031-2035;
55-60% of the 1990 level in 2036-2040;
50-55% of the 1990 level in 2041-2045;
45-50% of the 1990 level in 2046-2050;
Ambitious (for Russia) commitments:
60-65% of the 1990 level in 2026-2030;
55-60% of the 1990 level in 2031-2035;
50-55% of the 1990 level in 2036-2040;
45-50% of the 1990 level in 2041-2045;
40-45% of the 1990 level in 2046-2050.
The more ambitious commitments would give momentum to the technological modernization of the economy.
None of the proposed schemes goes beyond the energy efficiency scenario projections, provided that GHG emissions absorption in the LULUCF remains high.
If energy intensity is declining more slowly, the deployment of some of the measures proposed in the “1.5 degrees” scenario would mitigate the risk of non-compliance, whatever ambition scheme is selected.
An obligation to bring down GHG emissions by 90-100 billion tCO_2eq in 1990-2050 from the 1990 level can become a new form of national commitments. No other country could make an equivalent commitment.
In a coalition with its BRICS partners Russia could initiate a revision to the climate responsibility assessment principles. In the “1.5 degrees” scenario, GHG emissions embedded in the feedstock exports are 337 mln tСО_2eq in 2050. If they are deducted from the territorial GHG emissions, then emissions could be 88% down from the 1990 level in 2050.

The time horizon of all models is to 2050. Beyond 2050, any assumptions about the date when Russia can hope to have zero net GHG emissions are pure speculations.

Very much depends on the economic growth rate and on which policies, and how aggressively, are taken towards the low carbon transition.
Extrapolation of the “1.5 degrees” pathways with high GHG absorption shows that Russia will have zero net GHG emissions in 2075, and with low GHG absorption in 2100. If GDP grows more slowly, this may happen as soon as in 2066.
Extrapolation of the energy efficiency pathways shows, that Russia will have zero net GHG emissions beyond 2100.

Figure 20 Evolution of net GHG emissions in different scenarios compared to the 1990 level and evolution of Russia’s possible GHG emissions control commitments

Figure 21 Extrapolation of the “1.5 degrees” scenario parameters to estimate the perspectives for Russia to attain carbon neutrality
р2.png

Figure 22 GHG emissions evolution in four scenarios (mln tСО_2eq.)

Figure 23 Low carbon clock. Relation between the relative and cumulative change in net GHG emissions from the 1990 level. Absolute, rather than relative, emissions reduction is required for climate stabilization

Box: cumulative increase in net GHG emissions from the 1990 level in four scenarios.

Source: CENEf-XXI.

If Russia’s GDP shows 2.45-fold increase in 2050, mitigation of GHG emissions is only feasible through a dynamic reduction in carbon intensity.

Carbon intensity reduction is primarily driven by energy intensity reduction

In the baseline scenario, energy intensity is 35-48% down from the 2016 level, in the energy efficiency scenario it is 54-62% down, and in the “1.5 degrees” scenario it shows practically 4-5-fold drop.
In the baseline scenario, energy intensity of GDP (net of non-energy demand) is 56% down from the 2017 level, in the energy efficiency scenario (due to the additional measures to spur the implementation of the energy efficiency scenario) it is 66% down, and in the “1.5 degrees” scenario (including through the savings of energy intense materials), it is 70% down. Such evolution will practically allow it to eliminate the technological gap in energy efficiency with the leading economies.

As the list of policies expands with each new scenario, the costs grow up from 198 trillion rubles (in 2016 prices) in the baseline scenario to 199 trillion rubles in the INDC scenario, 209 trillion rubles in the energy efficiency scenario, and to 219 trillion rubles in the “1.5 degrees” scenario.

At the same time, the capital costs are re-allocated from fuel production and supply to the power sector and energy efficiency

While going from the baseline to the “1.5 degrees” scenario:

Investments in fuel production and transport and in heat generation go down;
Investments in low carbon grid generation (nuclear, hydro, and RE) sources and on-site building-level plants grow up;
The share of energy efficiency investments, including investments in the efficiency improvement of thermal power plants, grows in all sectors;
Particularly fast growing are energy efficiency investments in transport and buildings;
Average annual increase in aggregate capital investment in the energy sector compared to the baseline scenario is: 11% in 2021-2025, 18% in 2026-2030, 22% in 2031-2035, and then, as the costs of RE technologies go down, they drop to 11% in 2036-2040, 4% in 2041-2045, and are the same as in the baseline scenario in 2045-2050. At the peak in 2031-2035 they equal 0.6% of GDP.

In 2050, carbon tax payments will amount to 4.5 trillion rubles, or 0.7% of GDP.

This increase will partially offset the cut in revenues caused by the decline in excise tax for liquid fuels in the automobile transport. Therefore, the carbon tax may turn out to be fiscally effective.

If carbon tax payments are offset by a decrease in corporate profit taxes, the overall tax pressure on businesses will not exacerbate.
Carbon tax revenues might be used to finance energy efficiency and RE deployment measures. In this case, carbon tax revenues should be earmarked to finance a large variety of measures included in the energy efficiency and “1.5 degrees” scenario.
Energy price and payments growth caused by the introduction of carbon tax will not affect the residential sector. Therefore, the share of costs of energy supply to the residential customers will not change compared to the energy efficiency scenario.
The share of costs of all customers in GDP will be somewhat up in 2050, yet will remain very low – at 5.2%, which is very much below the upper energy affordability threshold, which is 10% of GDP, and so there is no risk of hampering the economic growth even if the increased tax pressure is not offset with a reduction in corporate profit tax.

Figure 24 Costs in the energy sector in four scenarios (2016 prices)

Source: CENEf-XXI.

According to WHO and IEA, Russia’s economic loss from premature deaths caused by air pollution is 2,600 USD/person, and totals to around USD 380 billion.

Reduction in solid particles emission through GHG emissions mitigation measures alone could result in at least 10% decline in the environmental-related death rates in urban territories.

If the effects from reduced emissions of other pollutants and from lower mortality caused by poor thermal comfort are summed up, the death rate will be more than 1 million people down in 2020-2050.

In the baseline scenario, in 2020-2050, aggregate emissions into the atmosphere will be 789 million tons, untreated sewage effluent 453 billion m³, and waste 207 billion tons, including MSW 13 billion m³. This is a totally unacceptable environmental pressure, which might substantially aggravate environmental problems and pose serious threats to Russia’s environmental security and people’s health.
Measures to reduce GHG emissions in the “1.5 degrees” scenario alone could bring aggregate emissions of pollutants down by 168 million tons, or by 21% from the baseline scenario, in 2020-2050. These measures would also significantly reduce the level of urban noise and bring down untreated sewage effluent by 25 billion m³ and waste by 10 billion tons.
Reduction in GHG emissions in the energy sector by 100 tСО_2eq. would bring down pollutants emission by additional 1.1 tons.
The proposed transition to a healthier diet could yield an effect equal to some 0.5% GDP.
One important additional effect is the alleviation of climate change risks. However, this effect depends not only on the efforts taken by Russia, but also by other countries, and so it cannot be quantified.

Based on all available information sources, analysis and experience, Russia should develop a monitoring framework for the implementation of the low carbon development strategy.

This framework should serve an information basis for setting national, sectorial, and regional GHG emissions reduction targets and also a basis to monitor the implementation of the national climate policy.

In addition to the National Inventory Report of the Russian Federation on anthropogenic emissions and sinks of greenhouse gases not controlled by the Montreal Protocol, this monitoring framework could build on Order No. 471 of the Ministry of economic development of the Russian Federation dated August 1, 2019 “On the approval of the methodology to estimate the energy intensity of the gross domestic product of the Russian Federation and to evaluate the contribution of individual factors to the evolution of the energy intensity of gross domestic product of the Russian Federation”, if tuned to integrate the evolution of GHG emissions and to estimate the impacts of individual factors on this evolution.
It could be improved by:
The development and improvement of national statistical forms;
A monitoring framework for the deployment of low carbon technologies, key technology parameters, relevant costs, analysis of additional benefits they could bring; and
A block of international comparisons.
The Strategy could be revised once in five years based on the monitoring results obtained a year before the new commitments are due.

Подготовлено д.э.н. И. А. Башмаков с участием В. И. Башмакова, к.т.н. К. Б. Борисова, В. Ю. Вертянкиной, к.г.н. В. А. Гинзбург, И. Л. Говор, д.т.н. Т. В. Гусевой, М. Г. Дзедзичека, к.т.н. В. В. Донченко, д.б.н. Д. Г. Замолодчикова, к.т.н. А. А. Лунина, д.физ.-мат.н. В. М. Катцова, к.т.н. А. Е. Копылова, к.б.н. В. Н. Короткова, к.т.н. В. И. Ливчака, к.э.н. И. А. Макарова, А. Д. Мышак, к.т.н. О. В. Лебедева, к.т.н. В. Н. Папушкина, д.м.н. Б. А. Ревича, д.т.н. Ю. В. Трофименко и д.г.н. Е. А. Шварца. ↩︎
Global Energy Review: CO2 Emissions in 2020 – Analysis - IEA ↩︎
comparison-adopted-net-zero-targets_0.pdf (wri.org) ↩︎
REPORT towards a WTO-compatible EU carbon border adjustment mechanism (europa.eu) ↩︎
При сокращении экспорта углеводородов на 90% в 2050 г. среднегодовые темпы роста ВВП России снижаются на 1,4%, при том что введение налога на углерод в России на уровне 10 долл./тСО_2экв. в 2030 г. с постепенным его повышением до 50 долл. в 2050 г. приводит к торможению роста только на 0,07%, а ускоренное развитие ВИЭ дает ускорение экономике на 0,27%. Б. Порфирьев, А. Широв, А. Колпаков. 2020. Стратегия низкоуглеродного развития: перспективы для экономики России. ИНП РАН. Стратегия низкоуглеродного развития: перспективы для экономики России - ИНП РАН (ecfor.ru) ↩︎
Prepared by I. Bashmakov, Dr. Habil. (Economics), with contributions from V.Bashmakov; K.Borisov, PhD (Technical Science); V.Vertyankina; V.Ginzburg, Ph.D (Geography); I.Govor; T.Guseva, Dr.Habil. (Technical Science); M.Dzedzichek; V.Donchenko, PhD (Technical Science); D.Zamolodchikov, PhD (Biology); A.Lunin, PhD (Technical Science); V.Kattsov, Dr.Habil. (Physics and Maths); A.Kopylov, PhD (Technical Science); V.Korotkov, PhD (Biology); V.Livchak, PhD (Technical Science); I.Makarov, PhD (Economics); A.Myshak; O.Lebedev, PhD (Technical Science); V.Papushkin, PhD (Technical Science): B.Revich, Dr.Habil. (Medicine); Yu.Trofimenko, Dr.Habil. (Technical Science); and E.Shvarts, Dr.Habil. (Geography). ↩︎
Global Energy Review: CO2 Emissions in 2020 – Analysis - IEA ↩︎
comparison-adopted-net-zero-targets_0.pdf (wri.org) ↩︎
REPORT towards a WTO-compatible EU carbon border adjustment mechanism (europa.eu) ↩︎
If hydrocarbons exports drop by 90% in 2050, average annual GDP growth in Russia will slow down by 1.4%, while the introduction of 10 $/tCO_2eq. carbon tax in Russia in 2030 with a gradual increase to 50 $/tCO_2eq. in 2050 will hamper the economic growth only by 0.07%, and accelerated RE intake will spur the economic growth by 0.27%. B. Porfiriev, A. Shirov, A. Kolpakov. 2020. Low carbon strategy: perspectives for Russia’s economy. Institute for economic projections of the Russian Academy of Science. Low Carbon Strategy: Perspectives for Russia’s Economy – Institute for Economic Projections of the Russian Academy of Science (ecfor.ru) ↩︎

Основные выводы (Main Conclusions)

Перспективы долгосрочного развития экономики Российской федерации с низким уровнем выбросов парниковых газов[1]

Изменение климата: причины, проявления и последствия

Анализ международного контекста низкоуглеродного развития

Оценка текущей ситуации по выбросам парниковых газов в Российской Федерации

Анализ действующих документов в сфере стимулирования сокращения выбросов парниковых газов в Российской Федерации и определение эффектов от их введения

Оценка потенциала сокращения выбросов парниковых газов в Российской Федерации

Предложения по объективному и полному учету роли российских лесов в глобальном поглощении парниковых газов

Инструменты прогнозирования

Базовый сценарий

Сценарий “INDC”

“Энергоэффективный” сценарий

Сценарий “1,5 градуса”

Сравнение сценариев. Оценка затрат, влияния на ВВП и дополнительных выгод

Russia’s long-term low carbon economic development perspectives[6]

Climate change: causes, manifestation, and implications

Analysis of international low carbon development context

Current GHG emissions estimation for the Russian Federation

Analysis of GHG emissions mitigation regulations in force in the Russian Federation and estimation of their effects

Estimation of GHG emissions reduction potential in the Russian Federation

Recommendations for unbiased and comprehensive evaluation of the role of Russian forests in global greenhouse gas absorption

Projection tools

Baseline scenario

INDC scenario

Energy efficiency scenario

“1.5 degrees” scenario

Comparison of scenarios. Estimation of costs, impact on GDP, and additional benefits

Перспективы долгосрочного развития экономики Российской федерации с низким уровнем выбросов парниковых газов^[1]

Russia’s long-term low carbon economic development perspectives^[6]